Несколько зеленых листьев

Она запнулась, подумав, что Эмма вряд ли знает их. Жаль, что дочь мало начитана в английской литературе — ведь это так скрашивает жизнь! А два-три меланхолических стихотворения Харди, кое-что из Элиота и какая-нибудь строка Ларкина — багаж слишком малый и утешение вряд ли принесут.

— Вечером мы собираемся на прогулку в усадьбу, — сказала Эмма, как будто имя Тома неожиданно напомнило ей об этом. — Ты, наверно, тоже захочешь пойти?

Она сосредоточенно глядела на горку только что собранных темных глянцевитых ягод, среди которых заметила вдруг маленького белого червячка.

— Я засыплю куманику сахаром, и мы сможем есть ее сырой, — сказала Беатрис. — Да, я бы пошла. — Здания, представляющие историческую ценность, пускай и пришедшие в упадок, все же отвечали ее литературным склонностям.

На прогулку в усадьбу пошла обычная компания под водительством мисс Ли, «знавшей владельцев» и как всегда с большой охотой отмечавшей все то, чем современность не походила на прошлое. Даже кипа книг на низком кофейном столике в одной из комнат сэра Майлса и его домашних вызвала ее неодобрение.

— Лошади, да, это было бы понятно, но подобной дребедени сэр Хьюберт возле себя не потерпел бы, — пробурчала она и указала на зазывно яркую бумажную обложку последнего романа известного американского писателя. — И мисс Верикер никогда бы не разрешила девочкам читать подобное.

Она, по-видимому, забыла, что в те достопамятные времена беллетристика такого рода оказалась бы недоступна, но никто не потрудился ей об этом напомнить.

— Одна из девочек составляла букеты, — продолжала она, — а в зале букеты ставила мисс Верикер.

— Не леди Тэнкервилл? — спросила Беатрис.

— Нет, ее светлость никогда не увлекалась цветами. А у мисс Верикер был такой оригинальный вкус. В любой сезон она использовала дикорастущие травы, зимой в засушенном виде, конечно, и очень интересно применяла еловые шишки.

— А вот часовня, — сказал Том, пытаясь отвлечь общество от мисс Верикер и составления букетов. — Прекрасный образец архитектуры конца семнадцатого века.

Покупая усадьбу или, говоря иначе, «вступая во владение собственностью», сэр Майлс на часовню никак не рассчитывал, поэтому, чтобы не использовать ее для целей сугубо мирских, что, как он подозревал, могло навлечь на семью несчастье, он часовню запер. Конечно, удобно было бы превратить ее в бильярдную или, на худой конец, в библиотеку, хотя особой склонности к чтению ни у кого из членов семьи не наблюдалось, можно было бы ее и разрушить, но выяснилось, что она числится в списках «памятников» или еще каких-то списках, потому что резьбу в ней предположительно выполнил Гринлинг Гиббонс [19] , а пол был выложен мрамором какого-то редкостного сорта. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь доброхот-пенсионер или настырная дама средних лет, что-нибудь там разнюхав, принялись бы угрожать ему «санкциями», собирать подписи и прочее. Поэтому часовня стояла под замком, но группы экскурсантов могли посещать ее, как посетила ее и эта группа, собравшаяся здесь сентябрьским вечером, когда дни уже становились короче и в половине восьмого было уже почти темно. Часовня казалась мрачной, промозглой, и Том не без сочувствия вспомнил рескрипт от 1678 года — примерный год возведения часовни, предписывающий хоронить усопших в шерстяном, — обычай, о котором он и рассказал собравшимся. Мистер Суэйн, управляющий, официально проводивший экскурсию, держался на заднем плане, чувствуя, что ректор знает историю этого места гораздо лучше, чем он, хотя и не так хорошо, как мисс Ли, которая первенствовала во всем, что касалось современной истории усадьбы.

19

Гиббонс Гринлинг (1648–1720) — знаменитый английский резчик по дереву, скульптор.

— При сэре Хьюберте, — объясняла она, — семья собиралась здесь для ежедневной утренней и вечерней молитвы.

— Сэр Хьюберт в мавзолее похоронен? — спросила Эмма, и голос ее в наступившей тишине прозвучал неожиданно громко и звонко.

— Ну конечно же! — с радостной готовностью отвечала мисс Ли. — Надо мне когда-нибудь показать вам место.

— А девочки, то есть дочери, и мисс Верикер тоже здесь похоронены? — с жадным любопытством спросила Магдален Рейвен.

Вопрос этот поверг присутствующих в смятение, и среди неловкого молчания мисс Ли разъяснила все про девочек, одна из которых была убита в 1941 году в «Кафе де Пари» во время воздушного налета, а другая пребывала сейчас на юге Франции, и мисс Верикер, которая находилась в добром здравии и обреталась в семье племянника и его жены в Уэст-Кенсингтоне.

— Здесь, конечно, использовалось дерево, — сказал Том, — а кроме того, мистер Плот — и это единственное его упоминание об усадьбе и саде — нашел здесь интереснейший камень… «формой своей напоминающий влагалище», — добавил он мысленно, но вслух этого не сказал.

Беатрис хотела было попросить Тома рассказать еще что-нибудь из истории усадьбы в XVII–XVIII веке, но только она открыла рот, как разговор опять обратился к каким-то пошлостям и кто-то спросил Тома, что слышно о его сестре.

— О Дафне? Она, кажется, чудесно устроилась, — с готовностью отозвался Том. — Она и ее подруга мисс Бленкинсоп — помните, она еще часто приезжала сюда — теперь завели собаку.

— И какую же собаку они завели? — сухо осведомилась Беатрис.

Казалось, Том затрудняется с ответом.

— Какую-то большую, по-моему. Дафна говорила мне, какой породы, но я, к сожалению, забыл.

— Они смогут выгуливать ее «на прелестном зеленом пустыре», — сказала Эмма, и они с Томом обменялись сочувственными взглядами. Возможно, все же она отнесет Тому баночку желе из куманики, если следующая порция выйдет удачной.

— Вы много куманики тогда набрали? — спросила Магдален. — Я видела, как вы возвращались. Зять рекомендует мне ежедневную прогулку, и я хотела тоже пойти, но потом решила подождать денек-другой, на случай если ее всю выбрали.

— Мисс Верикер славилась своим умением делать наливку из куманики, — сказала мисс Ли. — Старый сэр Хьюберт всегда говорил, что эта наливка превосходит… — она запнулась, забыв, как точно называется знаменитое французское вино, чьи качества превосходила наливка. — Шато какое-то, что-то в этом роде, — заключила она. — Не думаю, однако, что в Уэст-Кенсингтоне для нее найдется много куманики.

— Если это резьба и не самого Гринлинга Гиббонса, — говорил в это время Том, — то она принадлежит резцу его несомненного ученика, стоит взглянуть на эти цветные гирлянды…

Но на гирлянды никто не глядел. Было холодно («промозгло»), и оттого, что часовня находилась под замком, в ней пахло плесенью. Все хотели воспользоваться предоставленной возможностью и осмотреть спальни, что было значительно интереснее. К тому же вечер должен был закончиться кофе у мисс Ли, который собравшиеся с нетерпением предвкушали. Тем же, кто не любил кофе или же разделял распространенный предрассудок, будто от кофе плохо спится, был обещан чай.

— Словно кофе такой крепости может кому-то помешать заснуть, — шепнула матери Эмма.

— Жаль, что Грэм не пошел с нами, — сказала Беатрис. — При нем беседа могла принять другой оборот.

— Действительно, — сказал Том, — присутствие доктора Петтифера было бы весьма кстати, но, конечно, если он работает над книгой…

— Ах, ваш друг пишет книгу! — воскликнула мисс Ли. — А на какую тему?

— Боюсь, что тема не слишком интересная, — сказала Эмма, совершая предательство по отношению к Грэму, но разве она обещала ему верность?

И все же, сказав так, она почувствовала на себе взгляд каноника Гранди, глядевшего на нее из своей серебряной рамы на фортепьяно. Свет падал на его высокий воротник священника, и ей стало неловко.

— …то есть тема сугубо специальная, — поправилась она.

— Ах, понимаю, значит, она не для широкого читателя, — промурлыкала мисс Ли, будто узнав, что читать эту книгу ей не придется, она испытала облегчение.

А Эмма с Томом снова обменялись сочувственными взглядами — второй раз за этот вечер.

22

Чем вернее лето близилось к концу, рождая предощущение осени и утренними туманами, и первыми опадающими листьями, и неумолимой краткостью дней, тем явственнее понимал Грэм, что в отношениях с Эммой он, как говорила его мама, применяя это выражение, помнится, даже и к его ученым занятиям в Лондонском экономическом, «откусил больше, чем в рот влезает». Правда, в данном случае он ничего не откусывал, ему все навязала сама Эмма, отправив письмо после той телевизионной передачи с его участием. Хотя, если уж на то пошло, он мог ей и не отвечать, притворившись, что никакого письма не было. Почему он послал ей тогда открытку? Из тщеславия, а может, из любопытства. Письмо Эммы ему льстило, и было интересно посмотреть, во что она превратилась. Вот он и посмотрел, теперь загадки тут нет. Их встреча не вылилась в забавное романтическое приключение, как он это себе воображал, — романтического в ней, во всяком случае, не было ничего, да и забавной, пожалуй, ее не назовешь, хотя в своеобразном юморе Эмме не откажешь. Забавной оказалась лишь мысль поселиться в лесной сторожке, где ему удалось неплохо поработать, значительно продвинув книгу, несмотря на бурную светскую жизнь в поселке и Эммину явную вовлеченность в нее, что, как ни странно, тормозило его работу. Вообще во всем виновата Клодия. Ведь если б телевизионная передача и отклик на нее Эммы не пришлись на период его недовольства Клодией, никакой Эммы сейчас рядом с ним и в помине бы не было. И не гулять бы им по лесу этим знойным сентябрьским днем после несытного завтрака.