Несколько зеленых листьев

Но вдруг из полумрака вынырнула какая-то фигура и медленно стала приближаться к ним. Эмма узнала Тома.

— Да это ректор, — сказал Грэм. — Вы ко мне путь держите?

Вид у Тома был несколько ошарашенный. Судя по всему, заходить он не собирался, но вопрос Грэма застал его врасплох, и он почувствовал какую-то смутную вину.

— Так ведь время, по-моему, не очень подходящее, — слабо возразил он. — Я просто вышел на вечернюю прогулку.

Эмма, оценив юмор ситуации, чуть было не спросила его, не на поиски ли средневекового поселения он отправился.

— Я иду домой, — сказала она, — не будете ли вы так любезны проводить меня? Только до опушки, разумеется.

— С удовольствием, — сказал Том.

— Если вы хотите проводить мисс Ховик, — вежливо предупредил Грэм, — то вам придется повернуть обратно.

— Вы действительно собирались домой? — спросил Том, когда они остались одни.

— Мне надоели эти Бэрраклоу. И надо заняться желе из куманики.

Том выразил вежливый интерес и надежду на то, что некоторая толика желе будет пожертвована ею для благотворительного базара. То, что баночку этого желе она собиралась подарить ему, Эмма утаила: желе может еще и не выйти и ни к чему его обнадеживать.

— Вы часто гуляете здесь в лесу? — спросил Том.

— Гуляю иногда… как мисс Верикер.

Том рассмеялся:

— О, мисс Верикер… Мисс Ли готова рассказывать о ней бесконечно!

— Вы не заглянете ко мне на минутку? — спросила Эмма возле своей двери.

Том колебался, но не потому, что время было позднее или же он боялся слухов, — единственное, чего он боялся, это плохо заваренного кофе или, еще того хуже, чая, который ему могла предложить Эмма.

— У меня найдется что выпить, — сказала она, думая, не следовало ли ей вместо этого предложить чаю или кофе. Но она достала бутылку вермута, и они сели за маленький столик, водрузив бутылку между собой. Эмме было грустно: не так представляла она себе завершение этого вечера. Сок из ягод все еще стекал, поэтому делать ей было нечего, кроме как присоединиться к ректору, распивая с ним вермут и занимая его разговором о всякой всячине. Она намеревалась расспросить его о Вуде, о его пребывании в усадьбе в тысяча шестьсот каком-то там году, но кончила тем, что, ступив на проторенную дорожку, завела разговор о Дафне и о том, нравится ли ей в Бирмингеме.

На лицо ректора набежала тень — вечно его спрашивают об одном и том же!

— Ее подруга Хетер, пожалуй, чересчур любит командовать и в отношении собачьего питания, и всего прочего. Дафна писала мне, как они повздорили из-за того, обязательно ли кормить собаку мясом и мясными консервами или же сгодится что-то там такое, лишь запахом и видом напоминающее мясо… — он нахмурился и добавил: — Не знаю, что бы это могло быть, — как будто ему крайне важно было знать, что это на самом деле.

Эмма назвала какую-то собачью еду, рекламу которой видела по телевизору, — там показывали собак, евших из разных мисок с одинаковым удовольствием.

— Да, должно быть, это оно и есть, — сказал Том с видимым облегчением.

— Вашей сестре ведь раньше приходилось жить с ней, не так ли?

— Да, она знает ее недостатки. Хетер ведь библиотекарь, — добавил он, как будто эта профессия ее недостатки как-то объясняла.

— Вы хотите сказать, что она привыкла принимать решения и действовать соответственно…

— Вы это о собачьем питании? — удивился Том, и оба расхохотались.

Нервозность и скверное расположение духа, одолевавшие ее весь вечер, с самой встречи с Грэмом и их прогулки в рощу Сенгебрил, начали понемногу проходить.

— Вам не кажется, что роща Сенгебрил, — сказала Эмма, — это идеальная декорация для прощания с летом?

Том был склонен пуститься в исторический экскурс, подробно и даже с соответствующими цитатами из Вуда рассказать о далеком прошлом этого места, в то время как Эмму больше занимала история упадка и разрушения птицефабрики, принадлежавшей сыну миссис Дайер. Но не слишком оригинальные сетования Эммы на то, что лето кончается, напомнили Тому, что вскоре ему предстояла поездка в Лондон, где он собирался погостить несколько дней в доме у брата доктора Геллибранда, священника, о чем он и начал рассказывать Эмме.

— Часть времени я посвящу Британскому музею.

— Да?

Эмма не спросила, чем он будет заниматься в Британском музее. Возможно, просто посидеть в читальном зале для него и то явится приятным разнообразием.

— Вы могли бы остановиться в каком-нибудь отеле неподалеку оттуда, но я подозреваю, что даже и в том районе отели сейчас крайне разорительны.

— Вы правы. Откровенно говоря, остановиться у ее деверя мне предложила сама Кристабел Геллибранд, когда я ездил в Лондон несколько лет назад.

— Удивительно! Никогда бы не подумала…

— Конечно, не подумали бы, — улыбнулся Том. — Ведь для нее Лондон ограничивался Онслоу-сквером и универмагом «Харродс», хотя теперь «Харродс» уже и не вызывает у нее прежнего энтузиазма. И чтобы представить себе, что кто-то захочет остановиться в другом районе Лондона, от нее потребовалась изрядная доля воображения. А этот отец Геллибранд — добрейшей души человек.

Если голосу ректора и не хватало воодушевления, то лишь потому, что он припоминал некоторое неудобство своего будущего пристанища, а также опасался необходимости, находясь там, принимать участие в праздничных службах. Однако, сверившись с календарем, он пришел к выводу, что последнее маловероятно, так как в выбранную им неделю никаких особенных праздников не предвиделось — лишь обычные душные воскресные службы в зеленом облачении, как все эти месяцы после троицы, а никаких святых на эти дни не выпадает.

Для Адама Принса последние дни лета оказались огорчительными, и даже обескураживающе огорчительными. Во-первых, посещение придорожного кафе, где он в окружении посетителей более молодых, но куда менее взыскательных, чем он, продегустировал по долгу службы «ранний ужин с чаем», резко ему не понравившийся. Во-вторых, безличный антураж мотеля «Почтовая станция», где аппетит его был должным образом удовлетворен, но обнаружился леденящий дефицит человеческого общения. Никакой тебе милейшей пожилой дамы с вязанием в гостиной (во время своих разъездов Адам нередко наслаждался послеобеденными беседами с подобными дамами), никакого тебе сердечного «Buon giorno, signore» [20] от улыбчивого официанта с подносом на плече — приветствие, ностальгически оглашающее римский pensione [21] где-нибудь неподалеку от лестницы на площади Испании в часы, когда приносят завтрак. Завтрак Адама, «континентальный завтрак» в пластиковой упаковке, появлялся возле его дверей неукоснительно точно, таинственно и безлично, словно разносимый роботом, как это и вправду могло быть. Последнее небезынтересно для отчета, который ему предстоит написать по возвращении домой.

20

Добрый день, сеньор (ит.).

21

Пансион (ит.).

Но самое огорчительное — это его тоска по человеческому общению. Неужели это значит, что он стареет?

23

Дни стали короче, но зато георгины, густо разросшиеся вокруг мавзолея, в закатных лучах представляли замечательную картину.

— Замечательная картина эти георгины вокруг мавзолея, — сказала Магдален своему зятю за завтраком, — такие удивительные краски!

— Вы были утром на кладбище, мама? — спросил Мартин.

Вопросом своим он вовсе не хотел сказать, что посещение кладбища считает занятием нездоровым или в какой-то мере нежелательным. Он выработал своеобразное разумное отношение к смерти, которое по мере сил старался привить как своим пациентам, так и любым собеседникам в летах. Сохранять хладнокровие, находясь в непосредственной близости от могильных камней, похвально, пройти через кладбище — так же вполне допустимо, нередко этим мы сокращаем путь, направляясь, к примеру, в пивную, но следует ли поощрять постоянные прогулки по кладбищу, блуждание по кладбищу, разглядывание памятников, словом, то, к чему, как видно, пристрастилась его теща?

— Да, была на кладбище, ректор просил нас изучить могилы, то есть посмотреть, из какого камня сделаны памятники, прочесть и расшифровать, где сможем, надписи. Конечно, не везде это возможно: на старых плитах надписи стерлись, а в других случаях памятники так осели, что разобрать ничего нельзя. Чтобы рассмотреть хоть что-то, приходится ползать на четвереньках, — Магдален хихикнула. — Наверно, если со стороны кто увидит, удивится…

— Ректор? Ректор просил пожилых людей ползать по сырой земле ради своей прихоти? — негодующе воскликнул Мартин.