Нескучная книжица про… (сборник)

Они поднимались выше, и льдина-ловушка пропала из виду. Через пару недель солнце с хрустом взломает лед, расчертив мозаикой черных трещин. По Неве вновь пойдет ледоход, чтоб истаять ноздреватым рафинадом в Маркизовой луже.

Вода станет чистой и ясной.

И все образуется.

Кукла

Кукла сидела у помойки на стопке книг. Запросто, растопырив крепкие фарфоровые ноги. Штрудель обнюхал, примерился было поднять лапу, но Инга тихонько цыкнула:

– Совесть твоя где? – и такса, укоризненно глянув черными сливинами, засеменила дальше.

У куклы было фарфоровое лицо с маленьким ртом, ниткой бровей и глазами-плошками. Краска местами стерлась. Платье обветшало, одна нога была обута в самодельный, грубо сшитый носок.

Инга взяла находку в руки. Однако, винтаж. Включилось профессиональное: белая бязь, синий бархат. Этакая горниШная, через ш. В наколке. Волосы подсобрать, завить мелким бесом. Или: алый атлас, пышный рукав, поверх – шубка. Шляпка на голове. Барышня из Михайловского сада…

Она прижала добычу к себе. Кто ж выкинул такое чудо? Тряпичное туловище успело намокнуть.

– Идем сушиться, – сказала кукле и зачем-то огляделась: Штрудель деловито семенил в утренней мороси. Кликнула собаку и поспешила домой.

– Ингуля, – голос в трубке сипел и хлюпал. – Сегодня должны прийти! Умоляю!..

– Конечно, – не отрывая глаз от рисунка, отбивалась Инга, – как контмарочки на премьерку или бронхитить в теплой постельке – так это Олег. А как пожарная инспекция – Ингуля, естественно!

– Инга! – в трубке раздался то ли лай, то ли всхрип.

Балеринка с эскиза смотрела пустыми глазами и не оживала. Не хватало фишки. Инга отложила карандаш.

– Прекрати на меня кашлять, симулянт, – сдалась она, – ладно.…

У чиновника были узкие глаза и толстые щеки. Найдя огнетушители, он почему-то обиделся. Недовольно ходил по мастерской, а Инга таскалась следом. Коллеги прикидывались глухонемыми.

Открыв подсобку, пожарник оказался погребен под рулонами, гапитами и тряпьем. Обрадовался, сделал пометки в блокноте. Сел в директорское кресло и стал ждать взятку. Инга прикинулась тупой, как балеринка с эскиза. Инспектор в отместку закатил ей лекцию по безопасности.

Когда ушел, она взяла чистый ватман. Через час с эскиза смотрел щекастый бай в парчовом халате с широким поясом в самоцветах. Пальцы-сосиски вцепились в огнетушитель, на голове красовалась пожарная каска.

Подошел мастер, заглянул через плечо:

– Красавец! – одобрил он, – как живой! забираю, пожалуй…

– Погоди, – остановила она и дорисовала толстяку на носу бородавку.

– Не мистифицируй, – говорили друзья. – Это всего лишь куклы. Ты же химик, хоть и бывший… смотри на вещи трезво.

– Менделеев тоже был химик, – смеялась Инга, – а таблица ему приснилась! Не мистика, скажете?

…Вот как объяснить? Пригоршня бусин, лоскут, колечко – и вдруг, неуловимо, потянулись ассоциации. «Синдром папы Карло», шутили коллеги, когда она шла вдоль столов, трогая то одно, то другое. Пальцы словно прислушивались. А под сердцем уже зрело, билось. Неуверенно, вслепую почти, карандаш начинал водить по бумаге. И неожиданным был миг, когда бесцельные штрихи проявляли суть…

Или ловила себя на том, что мысленно говорит с персонажем. И опять не удалось поймать момент, точку одушевления… Кукла уже есть. Состоялась.

Мистификация? Но ведь она не одна такая… для кукловодов они тоже живые.

…В последний раз у нее забирали Царя: маленького, скрюченного, в горностаевой мантии и с огромным носом. В нос самодержцу Инга вмонтировала пищалку.

Кукловод, пышноусый гигант и миляга, приветствовал:

– Инга, ваш Дон Жуан на последней репетиции на меня так посмотрел…

Царь сидел на стуле для посетителей, свесив нос.

– Что-то не очень он грозный, – придирчиво заметил актер.

Обошел куклу, присматриваясь. Супил брови, бормотал. Наконец, приподнял, так, что вровень оказались человек и кукла. Обитатели мастерской подтянулись ближе. Актер зарычал:

– Что это они на нас уставились?! Ничтожества! Как смеют! Вели отрубить им головы.

Горбун в короне глядел бесстрастно.

– Что молчишь? Ты царь или нет? Смотри мне в глаза!

Их лица сближались, пока благородный актерский профиль не уперся в кукольный крючковатый нос. Раздался писк.

Инга фыркнула: царь сумел поставить нахала на место. Кукловод вздрогнул и быстренько посадил горностаевое величество обратно.

Коллеги хихикали.

– Вот, значит, как, – пробормотал актер, перейдя с куклой на «вы». – Вот вы какой, ваше величество! – с почтением посадил злодея на сгиб локтя, отвесил общий поклон и отбыл.

Вечером все вертела куклу, прикидывая, как половчей сделать, не испортив. Круглые глаза смотрели пусто. Инга ее не чувствовала. Такое бывало редко.

– Что молчишь, Зойка?.. – бормотала она, засыпая. И сама удивилась: почему вдруг – Зойка?..…

Снились кошмары: ледяные ступеньки к проруби, впереди кто-то огромный, толстый, с ведром. Сугробы в рост. Навстречу грузовик, в нем тела застывшие, вповалку. Женские волосы по ветру…

Вдруг, словно переключили программу: трава, яркая, зеленая, аж глазам больно. Молоко течет, ведро переполнено… и вот уже стол, на нем каравай, и веселая тетка режет хлеб, и все не может остановиться. Куски мельче, мельче, пока не остаются совсем маленькие. Инга тянет руку, чтоб взять – немного, крохотный кусочек, но хлеб превращается в льдинку, взвихряется снег. И опять вокруг холод, темь, и кто-то с ведром впереди…

Тут и проснулась. За окошком светло, ногам никак не нашарить тапки, а кукла безучастно глядит с подоконника.

Дорогой на работу она вдруг неприятно поразилась новеньким, черным, аж лоснящимся, конягам Аничкова моста. Кольнуло досадливо: они должны быть зеленые! Зачем убрали патину? Теперь будто фальшивые. И сама удивилась мысли.

В мастерской было тихо. Коллеги не спрашивали, как дела, лишь смотрели, над чем она работает. Если на столе отталкивающего вида горбун – значит, повздорила с мужем. Прощелыги и разбойники выходили в такие дни живые до омерзения.

Зато стоило дочке получить приз на конкурсе бальных танцев, и на листах теснились принцессы и розовокрылые феи.