Несломленная

Мне не нравилась вся эта история с осмотром, я, как-то интуитивно, чувствуя подвох, попыталась отлынить от поездки, но не вышло. Да и хочешь не хочешь, но рано или поздно все равно нужно показаться врачу: определить срок, может быть, какие-то витамины пропишет.

На днях я купила книгу «Все о беременности и родах» и, видя, как исподлобья на меня смотрела продавец, попросила завернуть в яркую бумагу, будто это подарок. Я не обиделась на девушку за прилавком: я всегда выглядела моложе, а сейчас, похудевшая и бледная, едва тянула на четырнадцать.

Дома за один вечер прочитала всю книгу от корки до корки, и хоть мне было по-прежнему страшно, но вид картинок с младенцами немного придал уверенности, что все будет хорошо. Новорожденные такие славные… И, в конце концов, не отправят же меня на аборт насильно, всё-таки, какой бы злой и рассерженной мама не была, но это моя мать, а матери никогда не сделают своему ребенку плохо — еще одна истина, которую я почерпнула из книги.

Тошнота постепенно отступила, и я огляделась по сторонам.

Длинный коридор с порванным, местами затёртым линолеумом, двери, выкрашенные белой краской, ряд разномастных скамеек у стены.

Свет люминесцентных ламп давил на глаза. Одна, прямо над головой, постоянно мигала, издавая при этом неприятное жужжание.

На соседней лавочке сидела девушка в клетчатом платье, поглаживая одной рукой огромный живот, а во второй держа открытую книгу. Совсем молоденькая, может года на три меня старше. На безымянном пальце блестело тонкое золотое колечко. Взглянув на часы, она захлопнула томик Есенина и, аккуратно поднявшись, направилась к кабинету. Уже закрывая за собой дверь, девушка посмотрела на меня и улыбнулась.

— Тома, привет, — из-за угла проявилась молодая женщина, примерно ровесница мамы, в тонком белом халате, с черными волосами, завязанными в тугой пучок на затылке. Мать нервно подскочила, чуть не уронив при этом сумку, и натянуто улыбнулась.

— Ниночка, как давно мы не виделись, здравствуй! Так рада тебя видеть!

Какое тошнотворное лицемерие.

— Какие дела, рассказывай, — мазнув по мне быстрым взглядом, Ниночка взяла маму под руку, и они медленно побрели в конец коридора.

Момент, когда закончились любезности, и начался разговор «по делу», я уловила сразу. Обе перестали улыбаться и по очереди бросали на меня короткие взгляды, при этом шушукаясь, наклоняясь ближе друг к другу.

Мне было стыдно и противно одновременно, так, наверное, чувствовали бы себя экспонаты в кунсткамере, будь они живы и имей разум.

Когда Ниночка взглянула на меня в очередной раз, я отчётливо уловила в ее глазах презрение, даже брезгливость. Не знаю, что там рассказала ей мать, но преподнесла она всё явно не в выгодном для меня свете.

Скрипнула дверь двенадцатого кабинета и, заслонив собой весь проем, огромной глыбой выкатилась тучная женщина с крупной родинкой на щеке, в больничном халате не первой свежести. К моему ужасу, тётка уставилась прямо на меня.

— Чего сидишь? Приём уже начался. Или вас всех отдельно приглашать надо? Может ещё за ручку проводить?

Я вцепилась в край лавки и в панике обернулась на мать.

— Лариса, это ко мне. Подготовь девочку к осмотру, — бросила Нина Георгиевна и, снова как ни в чем не бывало, вернулась к разговору.

— Пойдем, — окинув меня уничижительным взглядом, тётка кивком головы пригласила в кабинет.

Ещё раз обернувшись на мать, но не дождавшись какой-либо помощи, я на ватных ногах послушно побрела за врачом.

Часть 29

Зайдя внутрь, я немного расслабилась, обычный кабинет: два стола, соединённые буквой «т», с кипой каких-то беспорядочно наваленных папок и тетрадей, металлическая ширма, кушетка, застеленная зелёной тканью, чем-то напоминающей резину, шкаф, правда почему-то без одной дверцы. Оттуда, чуть не вываливаясь, торчали те же самые папки, что и на столе. У стены висела раковина, куда тонкой струйкой непрерывно бежала вода. Кафельный пол из хаотично разложенных белых и оранжевых плиток. Местами плитки были сколоты, а кое-где их и вовсе не хватало. Кабинет представлял собой жалкое зрелище, но в целом все оказалось не так страшно.

— Чего стоишь? Садись, — приказным тоном прогнусавила тётка, прожигая меня презрительным взглядом, спустив очки в тонкой оправе на кончик большого носа картошкой.

Подойдя к столу, где словно судья восседала врачиха, я робко присела напротив.

— Имя? — гаркнула она.

— Саша. Саша Рыжова.

— Не мямли. Ещё раз, не слышу ничего.

— Рыжова Александра… Сергеевна, — ответила я, голосом, более походящим на жалкий мышиный писк.

Тётка что-то пробурчала, и с недовольным лицом принялась копаться в бумагах.

Над ее верхней губой торчали длинные черные волоски. Точно такие же то тут, то там покрывали внушительного размера второй подбородок. «Суслова Лариса Ивановна — акушер», — прочитала я на карточке, пришпиленной булавкой к заляпанному чем-то жирным халату.

— Нет карты твоей, ты записывалась? — перелистывая тетради с одинаковыми картонными корочками, спросила она.

— Я… я с мамой пришла, — пролепетала я, оглядываясь на дверь.

Лариса Ивановна перестала ковыряться в тетрадях и сощурила глаза, жирно проведенные голубыми тенями.

— А, это ты та залётная? А я и смотрю, что-то больно молодая, — хрипло хохотнула она, и я моментально вспыхнула. Казалось, что краска залила не только лицо, но и всё тело до самых пят.

— Тебе шестнадцать-то хоть есть?

— Есть, — слова царапали гортань, и я молилась только об одном — не разрыдаться при этой мерзопакостной мегере.

— Ещё раз имя назови, в детскую пока оформим, а там разберёмся, — процедила акушерка, и я назвала полные данные с датой рождения.

— Когда были последние месячные?

— Я не помню…

— А кто должен помнить? Я? — раздражённо уставилась, возмущённо приподняв брови.

Снова этот презрительный взгляд. Где же мама! Мне так нужна ее поддержка…

— В мае, пятнадцатого числа… по-моему.

— Так, в мае, значит, угу, — пробубнила она, бегло записывая. — С каких лет половую жизнь ведёшь?

— Я не веду половую жизнь! — прошипела сквозь зубы и насупилась.

Да как она смеет вообще подобные вопросы задавать?

Ларису Ивановну, похоже, мой ответ только развеселил. Обнажив непропорционально мелкие относительно лица зубы, она отложила ручку и, сцепив пальцы в замок, положила мясистые локти на стол. Слегка склонив голову на бок, неприятно хихикнула.