Несомненная реальность

– Ну хорошо, а доставка нефти, жидкого топлива?

– Нужно создавать инфраструктуру, – Олег пожал плечами. – Трубопроводы, нефтеперегонные заводы, распределенную сеть заправочных станций. У нас… э-э-э… в общем, это не так сложно. Разумеется, потребуются определенные вложения, и процесс развития окажется небыстрым, но в конечном итоге все окупится. С учетом того, что на первых порах для снабжения европейской территории вполне можно пользоваться водными путями, для начала нужно вкладываться в постройку тех самых танкеров-пароходов. Далее их можно будет переоборудовать, заменив работающие на нефти паровые машины дизелями или двигателями внутреннего сгорания. Другой относительно простой и дешевый метод, опирающийся на существующую инфраструктуру, это железнодорожные цистерны. Их, как я понимаю, уже выпускают, так что потребуется всего лишь расширить производство. Параллельно потребуется создавать поточные линии по производству бензиновых автомобилей и открывать бензозаправки, для чего можно привлекать частный капитал…

– Слушая вас, – усмехнулся Гакенталь, – можно подумать, что развитие нефтяных движителей уже дело решенное. Вы, однако, забываете о многом. Я, кажется, уже говорил, что в Батуме и Баку сейчас неспокойно? Нефтедобыча нестабильна, цены на нефть и керосин растут, пароходы уходят в затон раньше обычного. Да и вообще уже скоро конец навигации. Дрова и те в два раза подорожали. И откуда брать деньги на такую… инфраструктуру?

– А вот о деньгах я и хотел с вами поговорить. Но не здесь, а в конторе. Это уже слишком серьезный разговор для ресторана. Пока что, господа, – обратился он к инженерам, – не просветите ли вы меня насчет добычи коксующихся углей в Российской империи?..

Разъезжались по домам уже после того, как часы с кукушкой на стене пробили одиннадцать. Оксана, вопреки своим уверениям, уже откровенно дремала. Загрузив ее в коляску и попрощавшись с остальными, Олег пристроился рядом с ней, назвал "ваньке"-извозчику адрес и задумался. Гакенталь, хотя и суховато-сдержанный, вызывал у него симпатию. Да и ребята-инженеры, молодые, веселые, полные жизни и надежд, ему понравились. Молодые? Да нет, лет по тридцать. Всего на семь-восемь лет младше его самого. Всего несколько лет, но ему кажется – что на целую вечность. Откуда в нем такая накопившаяся усталость?

– М-м-м… – Оксана сонно пошевелилась, устраиваясь поудобнее на тряском сиденье. – Олег… можно спросить?

– Да, конечно, – рассеянно откликнулся Кислицын. – Что такое?

– Откуда ты столько всего знаешь?

– Ну, – Олег пожал плечами, – отовсюду помаленьку. Бензиновые двигатели, например, я со школы помню. У нас была секция картинга, я туда года два ходил, пока не надоело. И на летней практике я немного на автобазе поработал. Тогда гравиходов было еще не очень много, основная масса машин ходила на колесах и на внутреннем сгорании. Считалось, что работа автомеханика для парня – самое то.

Потом, я изредка "Технологии сегодня" и "Химический вестник" почитывал, когда в руки попадались. Любопытные статейки там встречались, даже такому профану, как я, понятные. Наконец, я, когда в Нарпредах ходил, постоянно с разными учеными встречался, про заводам и лабораториям ходил. Эти умники мне так мозги парили, когда финансирование выбивали!.. Волей-неволей хоть что-то да запомнишь. Эй, да ты спишь совсем?

Ольга не ответила. Она тихонько посапывала носом, прижавшись в боку Олега.

Бывший Народный Председатель вздохнул и задумался.

– И почему я в свое время не пошел на экономический? – наконец грустно пробормотал он. 34.01.01.03.0A.12.07.xx.xx.xx. 12.18.19B7568A458 Звезды сияют в глубокой бездонной тьме, словно горящие глаза хищников в ночном тропическом лесу. Звезды собираются в галактики, те – в метагалактики, метагалактики выстраиваются в крупноячеистую сеть, медленно расширяющуюся вместе со Вселенной… Сколько я видел этих плазменных шаров, карликов и гигантов, желтых, белых, голубых, алых, багровых, бушующих в своей вечной ярости или же медленно умирающих от старости, коллапсирующих и взрывающихся! Сколько видел – и все же никак не привыкну. Наверное, человеку, пусть и достигшему почти-божественности, так никогда и не удастся понять и принять бесконечность Космоса, пусть даже он сам научился творить этот Космос в окружающей многомерной пене. Пусть мы можем зажигать и гасить звезды тысячами, но все же нам никогда не удастся сравниться с тем, что Природа, слепая и бездумная, создала без нашего участия.

Это нас и угнетает. Мы можем сколько угодно полагать себя властелинами мира, но подсознательно всегда помним, что все наше могущество каплями растворяется в Великой Пустыне, не обращающей на все наши потуги никакого внимания. Мы научились уничтожать само пространство, но даже если мы сойдем с ума и посвятим все наши силы и весь остаток существования этому занятию, все равно никогда не сумеем хоть как-то существенно повлиять на этот мир. Чем бы дитя ни тешилось…

Может быть, мы действительно не венец развития разумной материи, а просто дети, одинокие дети, заблудившиеся в темном лесу и жалкими кострами пытающиеся отогнать прячущийся за деревьями ночной ужас? Может быть, наша утрата цели – лишь следствие того, что мы сбились с пути? Но когда это случилось? На тогда еще живой Земле, ныне затерянной в пространстве и времени? После Слияния? Или позже, когда после Катастрофы выжившие отчаянно пытались найти способ, как жить дальше?

Когда отказались от недолговечного биологического мозга в пользу твердотельного носителя? Когда заменили твердотельную матрицу энергетическими вихрями? Когда вступили в окончательный и неразрывный симбиоз с искинами? Когда научились создавать параллельные потоки сознания? Или когда приняли Игру как основу своей жизненной философии?

Неужели тот мальчик, Тилос, был прав, отказавшись стать одним из нас? Неужели он увидел в нас что-то, что не можем видеть мы сами? Я с трудом подавляю искушение разбудить его психоматрицу, чтобы задать этот вопрос. Нет, пусть спит. Он сам выбрал свой путь и его завершение, и он заслужил покой.

Уже много часов я терзаю себя подобными мыслями, бросаюсь из огня в полымя, затеваю новые эксперименты, не завершив старые, перемещаясь из одной чужой Игры в другую, наблюдая, выступая в роли бесстрастного, ничем не интересующегося Арбитра и Корректора… Горькая насмешка судьбы: мой давний эксперимент, призванный осветить нам путь во тьме, ответить на десятки незаданных вопросов, привел лишь к тому, что мы еще больше заблудились в чаще, застряли на месте, перестали двигаться вообще куда бы то ни было. Много часов… Огромный срок.

Тысячи и десятки тысяч поколений тех игрушек, что мы создаем для собственного развлечения. Мои шесть с половиной часов возраста… ого, около миллиона циклов в десятичной системе счисления. Для кого-то это могло бы стать поводом для празднования. Хм, забавно. Много часов мы используем двенадцатеричную систему, но старая, десятичная, основанная на количестве пальцев у биологических предков, так до конца и не выветривается из памяти. Атавизм…

Даже такая простая забава, как арифметические подсчеты, приносит некоторое облегчение. Человек отличается от зверя именно этим – абстрактным мышлением, и только его наличие спасло нас, когда-то биологический вид, от гибели и исчезновения подобно другим животным. Но оно же и играет с нами злую шутку, не позволяя различать объективную реальность и выдуманный мир. Возможно, мы уже сошли с ума и лишь полагаем себя нормальными? Что есть норма? Кто ее определяет?

Кажется, я отдал бы большую часть своего могущества за то, чтобы суметь взглянуть на нас со стороны.

"Джао, контакт".

"Джао в контакте. Здравствуй, Майя, бабуся. Как жизнь молодая?" "От птенца слышу, Джа. Как со старшими разговариваешь? Почему почтения в голосе не слышно?" – грозно нахмуренные брови, деревянная линейка, многозначительно постукивающая по ладони.

"Если ты бабушка, то я сверхновая", – символ зубастой ухмылки, густые черные волосы, пробивающиеся из-под седого парика. – "Думаешь, чуть старше, и уже авторитет? Ха!.. Рад тебя слышать, Майка".