Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио

Премьер Танака не был номинальным главой министерства, активно проводя собственную внешнюю политику, которую сам называл «позитивной» и «активной», а его противники – «экспансионистской» и «агрессивной», в противоположность Сидэхара и его «дипломатии иены». Можно воспользоваться определением историка Д. Доуэра: «Сидэхара и его дипломатия воплощали западные, рациональные, универсалистские, буржуазно-либеральные ценности в противоположность Танака, в котором персонифицировались традиционные, иррациональные, партикуляристские и феодальные воззрения». [114] Сам автор признает, что это противопоставление несколько утрировано (он называет его «манихейским»), но в целом оно верно отражает картину. Просто надо учитывать, что оба взгляда были ориентированы на экспансию, хотя Сидэхара и его апологеты после войны всячески старались это затушевать.

114

John W. Dower. Empire and Aftermath. Yoshida Shigeru and the Japanese Experience, 1878-1954. Cambridge (Mass.), 1988, p. 84.

Несмотря на репутацию «милитариста» и «экспансиониста» [Напомню, что так называемый «меморандум Танака», на который некоторые авторы до сих пор ссылаются как на подлинный документ, является, как убедительно доказали историки, такой же фальшивкой, как «Завещание Петра Великого» или «Протоколы сионских мудрецов».], Танака был сторонником расширения торгово-экономических отношений с СССР и налаживания политического взаимопонимания с ним, что бы ни утверждали задним числом авторы, находившиеся в плену конфронтационных идеологем. Корни этого П.Э. Подал ко видит в биографии генерала, «чья служебная карьера в молодости частично протекала в России, где он служил в Новочеркасском полку командиром роты, а затем батальона (1897-1902), и который, наряду с приобретенным там блестящим знанием русского языка, проникся к этой стране определенной симпатией». Вскоре после русско-японской войны Танака поддерживал дружеские отношения с русским военным агентом (военным атташе) в Токио полковником В.К. Самойловым, «предоставляя тому различные секретные сведения о работе японских военных комиссий, тексты лекций о войне для японских офицеров… Невероятно, но факт: будущий премьер некогда оказывал услуги русской разведке!». [115] Разумеется, ни о какой «измене родине» речь не шла: Танака видел в царской России потенциального союзника против расширявшейся англо-американской экспансии и по мере сил содействовал сотрудничеству двух армий, может быть, иногда выходя за пределы своей компетенции. Это привело его в лагерь сторонников сначала интервенции (до того, во время первой мировой войны, он был на некоторое время прикомандирован к японской военной миссии в России), потом – налаживания отношений с СССР. Лучшего помощника, чем Гото, ему было не сыскать. В правительство последний не вошел – возможно, из-за возраста и болезней (ему исполнилось 70 лет и в 1926-1927 гг. он перенес два кровоизлияния в мозг) – но охотно согласился содействовать премьеру в диалоге с Советской Россией. Личные контакты Танака с полпредами B.C. Довгалевским и А.А. Трояновским отличались взаимной откровенностью и доброжелательностью, что видно из советских дипломатических документов, в которых о «буржуазных» деятелях было принято писать только критически.

115

Подалко П.Э. Из истории российской военно-дипломатической службы в Японии (1906-1913 гг.) //Япония. 2001-2002. Ежегодник. М., 2002, с. 374.

Характерный пример – беседа Танака и Трояновского, состоявшаяся 8 марта 1928 г. в полпредстве «за блинами». [116] Премьер пришел в сопровождении одного лишь переводчика, «запросто, пешком, дабы слишком частыми разговорами не вызывать ревность со стороны послов других государств и не создавать почву для излишних разговоров». Кажется, никто больше из японских премьеров так «запросто» в советское посольство не ходил… Премьер заявил, что пришел для «неофициального, совершенно частного и совершенно откровенного разговора… не как дипломат с дипломатом». Танака вообще любил подчеркивать, что он не дипломат и как «старый солдат» говорит правду в глаза (потом этот же прием часто использовал небезызвестный Мацуока). Трояновский охотно подыграл генералу и просил его «не обижаться, если действительно кое-что из сказанного мною будет ему не совсем приятно». После обмена любезностями пошел деловой разговор о накопившихся проблемах. Блины с икрой (наверно, на столе стояла и водка в запотевшем графине) способствовали беседе, продолжавшейся несколько часов, тем более что Трояновский был не просто блестящим дипломатом, но и известным «шармером». Возможно, полпред, бывший офицер, напоминал Танака тех русских, с которыми он сиживал в офицерском собрании Новочеркасского полка. Но даже если все это фантазии, то официальная запись беседы, отправленная Трояновским в Москву, свидетельствует, что диалог был возможен. Пожалуй, именно Танака, почти не подверженный влиянию атлантистов, был подходящей фигурой для развития отношений с «красной Россией».

116

Запись Трояновского: ДВП. Т. XI, с. 137-147 (№ 66).

Еще одним союзником Гото и Танака в деле налаживания экономического сотрудничества с СССР был Кухара Фусаносукэ, промышленник с политическими амбициями, связанный с партией Сэйюкай. Танака думал назначить его министром иностранных дел в свой кабинет, но столкнулся с противодействием как политических, так и деловых кругов, ориентировавшихся на «старые» концерны типа «Мицуи» или «Мицубиси», в то время как Кухара представлял «новые» концерны. От задуманного пришлось отказаться, но осенью 1927 г. премьер направил Кухара со специальной миссией в Москву и Берлин. «Премьер Танака просил советского полпреда рекомендовать Кухара в СССР руководящим лицам и устроить ему хороший прием. Кухара был личным другом премьера, который возвел его в звание чрезвычайного комиссара по экономическим вопросам в благодарность за финансовую помощь, оказанную Кухара партии Сэйюкай во время избирательной кампании… Перед отъездом миссия была принята императором, что было одновременно и знаком высшей милости, и признанием большого значения миссии… Состав миссии, ее близость к главе правительства, ее маршрут – все это привлекло внимание не только японской, но и ведущей международной прессы». [117]

117

Кутаков Л.Н. Цит. соч., с. 81-82.

Особого внимания заслуживает комментарий влиятельной газеты «Кокумин» от 29 октября, которая видела в миссиях Кухара и Гото зондаж возможного союза с Москвой и Берлином. Призрак тройственного альянса евразийских держав начал бродить по страницам европейских и американских газет, хотя переговоры Кухара, прибывшего в Москву 7 ноября, в десятую годовщину Октябрьской революции, с советскими руководителями, включая Сталина и Микояна, конкретных результатов не дали. Кухара и позже, в том числе после войны, не прекращал усилий к развитию японо-советских отношений. По окончании американской оккупации он смог вернуться к политической деятельности (после войны его арестовывали как «военного преступника») и, несмотря на возраст, возглавил Народный совет по восстановлению японо-советских и японо-китайских дипломатических отношений. В 1954 г. восьмидесятипятилетний Кухара даже планировал съездить в СССР. Поездка не состоялась, но в августе 1961 г. ему довелось снова встретиться с Микояном, приехавшим в Токио с официальным визитом. [118]

118

О нем см.: Кухара Фусаносукэ. (<Биография> Кухара Фусаносукэ). Токио, 1970.

Необходимость японо-советских контактов на высшем уровне становилась все более очевидной. Советские руководители тогда почти не выезжали за пределы страны; по многим причинам не мог оставить Токио и Танака. «Пробным шаром» стала миссия Кухара. Затем выбор пал на Гото, тем более что премьер тоже проявил инициативу, стремясь завершить затянувшиеся переговоры по выработке новой рыболовной концессии. «Правительство Танака, зная популярность Гото в Японии, а также его взгляды на советско-японские отношения, хотело, чтобы Гото поехал в СССР в сопровождении крупного японского капиталиста Кухара. Кухара брался финансировать поездку, поскольку сам Гото – человек небогатый и покрытие расходов, связанных с посещением СССР, представляло для него известную трудность. Гото, однако, отказался. Танака предложил отправить его в качестве чрезвычайного посла, связав этим руки Гото, а возможные политические результаты его миссии записать в актив правительства. Однако Гото не пошел и на это, предпочитая выступать в роли частного лица. Результаты своей поездки он рассчитывал использовать в личных целях. Гото по-прежнему хотел играть первые роли в политической жизни страны». [119] Сомнения вызывает только последнее утверждение: Гото был болен и понимал ограниченность своих физических возможностей, тем более что друзья отговаривали его от долгого и трудного путешествия. Скорее, он хотел увенчать свою карьеру «лебединой песней», достижением взаимопонимания с «трудными» советскими руководителями хотя бы по одной из основных проблем двусторонних отношений.

119

Кутаков Л.Н. Цит. соч., с. 86-87.

Частный визит на высшем уровне

Поездка Гото готовилась тщательно, с необходимым информационным обеспечением, которому он всегда уделял большое внимание. В октябре премьер Танака дважды встречался с полпредом Довгалевским, чтобы изложить ему цели визита и обсудить его сроки и программу. [120] 11 октября газета «Кокумин» писала, что приезд Гото поможет успешно довести до конца затянувшиеся переговоры о подписании рыболовной конвенции, которая на тот момент была наиболее актуальным и острым вопросом двусторонних отношений: Япония хотела де-юре закрепить за собой аренду всей зоны рыболовства, которую она использовала де-факто, на что в Кремле были решительно не согласны. Официоз МИД «The Japan Times» 15 октября выразил уверенность, что личное присутствие Гото поможет в несколько дней решить вопросы, на которые у других уходят месяцы. Гото активно контактировал с полпредством, делясь с дипломатами своими идеями и планами, – он несомненно, хотел, чтобы в Москве заранее узнали о них и были готовы к конкретному разговору. Он давал понять, что имеет поручения от правительства, хотя едет в СССР как частное лицо. В беседе с поверенным в делах Беседовским Гото прямо заявил, что намерен говорить в Москве «о совместной борьбе Японии и СССР против проникновения в Маньчжурию американцев и англичан», о заключении пакта о ненападении и торгового договора, о проблемах рыболовства и КВЖД. [121] Биограф Гото писал, что он ехал в СССР «посмотреть на новую Россию и изучить результаты новой экономической политики», а также обсудить три вопроса по степени важности: 1) китайские проблемы; 2) концессии; 3) рыболовная конвенция. Последний пункт был включен в программу визита по личному настоянию премьера.

120

НГБ. Севаки. (Период Сева). Серия I, Часть 2, Т. 3. 1989, с. 428-430 (№№220 и 221).

121

Цит. по: Кутаков Л.Н. Цит. соч., с. 87.

Гото пробыл в СССР полтора месяца: 22 декабря 1927 г. он прибыл в Москву, проехав по Транссибирской железной дороге, а вечером 21 января 1928 г. отбыл в обратный путь тем же маршрутом. Перед отъездом из Токио он, как и Кухара, был принят императором. Визит был неофициальным, но можно без преувеличения сказать, что он проходил на высшем уровне. Гото был принят всеми высшими советскими руководителями, включая номинального главу государства – председателя ЦИК СССР Калинина. Конечно, эта краткая встреча, состоявшаяся в канун Нового года, имела сугубо протокольный характер, но именно в этом качестве она была важна для определения статуса гостя.

На встрече с Калининым присутствовал и секретарь ЦИК Авель Енукидзе, «белокурый, голубоглазый добродушный грузин с явными прогерманскими симпатиями» (характеристика из мемуаров посла Дирксена), считавшийся личным другом Сталина и едва ли не «серым кардиналом» Кремля. Не имевший никакого официального отношения к внешней политике, именно Енукидзе в 1930-е годы – наряду с полуопальным, но все еще влиятельным Радеком – участвовал в неформальных, но, несомненно, инспирированных или, по крайней мере, санкционированных «сверху» контактах с иностранными дипломатами, в том числе германскими и японскими. История одного из них не раз пересказывалась в литературе, но обнаружить первоисточник автору этих строк не удалось. Л.А. Безыменский ссылается на запись Дирксена [В «Документах внешней политики Германии» информация об этой встрече отсутствует.] без точного указания на ее публикацию, А.М. Некрич на монографию германского историка, которой я не имел возможности видеть. Сказанное обоими в целом совпадает, так что попробуем поверить им на слово.

16 августа 1933 г. Енукидзе пригласил на подмосковную правительственную дачу Дирксена и советника посольства фон Твардовского, к которым присоединился заместитель наркома иностранных дел, бывший полпред в Германии Николай Крестинский, у которого посол и тогда, и в позднейших мемуарах отмечал «прогерманские симпатии». Кстати, в 1933 г. и Крестинский, и Енукидзе «как обычно», по замечанию Дирксена, проводили отпуск в Германии, несмотря на приход национал-социалистов к власти [В мемуарах Дирксен отмечал важность этих свежих впечатлений: «Из этой поездки Енукидзе, по-видимому, вынес явно благоприятное впечатление о Германии. Он наблюдал новый дух активности и энергии на фоне отсутствия инцидентов, которые омрачили бы его пребывание в стране».].

A.M. Некрич писал: «Советское руководство продолжало надеяться, что после того, как острый период в установлении власти национал-социалистов пройдет, станет возможным установление прежней гармонии… Енукидзе откровенно высказывался в том смысле, что руководящие деятели СССР прекрасно отдают себе отчет в развитии событий в Германии. Им ясно, что после взятия власти «пропагандистские» и «государственно-политические» элементы в партии разделились. Енукидзе подчеркивал, что Германия и СССР имеют крупные общие интересы, заключающиеся в ревизии Версальского договора в Восточной Европе. Енукидзе высказывал надежду, что в скором времени оформится «государственно-политическая линия» и в результате внутриполитического урегулирования германское правительство приобретет свободу действий в сфере внешней политики. Для понимания образа мыслей советского руководства и его оценки национал-социализма особенно важны слова Енукидзе, что подобной свободой внешнеполитических действий «советское правительство располагает уже много лет». Енукидзе, таким образом, проводил прямую параллель между тем, что происходило в России после революции, и тем, что происходит в Германии после прихода к власти Гитлера, то есть тем, что сами нацисты называли национал-социалистической революцией. Продолжая эту параллель, Енукидзе сказал, что как в Германии, так и в СССР «есть много людей, которые ставят на первый план партийно-политические цели. Их надо держать в страхе и повиновении с помощью государственно-политического мышления». «Национал-социалистическая перестройка, – утверждал Енукидзе, – может иметь положительные последствия для германо-советских отношений». Енукидзе явно искал и находил общие линии развития, схожие черты между германским национал-социализмом и советским коммунизмом». [122] Итогом встречи стала устная договоренность о встрече Гитлера с Крестинским, которая не состоялась, согласно мемуарам Дирксена, из-за интриг Литвинова, отменившего визит своего заместителя в Германию. «Литвинов был довольно ревнив к другим сотрудникам Наркоминдела, привлекавшим всеобщее внимание. Он мог также с неодобрением воспринять любую попытку помешать его усилиям выстроить советскую внешнюю политику в одну линию с внешней политикой западных держав». [123]

122

Некрич A.M. 1941, 22 июня. Изд. 2-е, доп. и перераб. М., 1995, с. 13-14; Безыменский Л.А. Гитлер и Сталин перед схваткой, с. 95-96. Краткий рассказ самого посла: Дирксен Г. фон. Цит. соч., с. 171 – 172.

123

Дирксен Г. фон. Цит. соч., с. 174; о Енукидзе: Там же, с. 122. Положительные высказывания Радека о Третьем рейхе приводит Хильгер, отмечая, что они делались в присутствии Бухарина, который придерживался антинацистских взглядов: Hilger G., Meyer A.G. Op. cit., p. 267-268. Приведу еще один интересный факт: в ноябре 1933 г. Мацуока, находившийся в Москве проездом, неофициально встречался с Литвиновым, Караханом и Радеком; последний говорил о возможности пакта между СССР, Японией и Маньчжоу-Го, официального признания которого Москвой безуспешно добивался Токио: Ниссо косёси, с. 287-289; советские документы об этом не опубликованы.