Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени
Шрифт:
Новгород встретил Бутурлина разгулом анархии, которую едва удавалось сдерживать уступками и обещаниями. Чернь, пролив кровь Ивана Салтыкова, требовала новых жертв. Вот-вот мог случиться бунт, благо горючего материала было предостаточно: двадцатитысячное население города возросло в пять раз за счет беженцев из окрестных крепостей и деревень. На площади, где когда-то висел вечевой колокол — символ новгородской независимости, увезенный царем Иваном Грозным после устроенного им новгородского разорения, — собирались толпы обозленных оборванцев, которым было нечем заняться и нечего терять. Лазутчики из соседнего Пскова, где установили власть террора стрельцы, призывали новгородцев последовать их примеру, бить бояр и купцов-толстосумов. У кого оставался хоть грош за душой — нес его в кабак. Новгород жил в пьяном угаре, от последнего нищего до лучших людей. Старый хозяин города воевода Иван Одоевский скрепя сердце уступил власть Василию Бутурлину, но примириться с этим не мог. Не было единства и среди прочих представителей городской верхушки. Одни оставались тайными
Четырехтысячное войско шведского полководца, медленно двигавшееся к Новгороду, могло оказаться и врагом, и союзником. В первых числах июня, когда шведы разбили лагерь в двадцати километрах от города, Бутурлин получил новые инструкции от ополчения: следовало уговорить шведов помочь против поляков, а за это, пока услуга не будет оплачена, можно обещать отдать в залог одну из пограничных крепостей. Бутурлин в частной беседе доверительно сообщил Делагарди, что и Новгород, и Москва хотят одного из королевских сыновей в цари, лишь бы было обещано сохранить православие. Со своими великими князьями, как считают русские, удачи у них нет.
Это предложение открывало заманчивые политические перспективы, однако камнем преткновения были инструкции Карла IX. Король, отличавшийся узким практицизмом, желал лишь увеличения своих земель и удаления России от Балтийского моря. В таком случае Швеция могла обогатиться на посредничестве в русской торговле с Европой. Делагарди передал Бутурлину королевские требования: Швеция хотела получить за свою помощь не только крепости, прикрывавшие подходы к Балтийскому морю — Ладогу, Нотебург, Ям, Копорье, Гдов и Ивангород, — но и Колахус на Кольском полуострове, что отсекало Россию от морской торговли с Англией на севере.
«Отдать половину земли! Русские лучше умрут!» — воскликнул Бутурлин, ознакомившись со списком шведских территориальных претензий.
Делагарди и сам считал, что чрезмерные аппетиты короля могут похоронить важное дело. На свой страх и риск он пообещал убедить Карла IX снизить требования. Пока можно ограничиться передачей в залог в счет оплаты за военную помощь Ладоги и Нотебурга. Король, как заверил полководец, благосклонно отнесется к русским просьбам, узнав, что одного из его сыновей московиты хотят видеть своим царем.
Переговоры закончились целованием креста о четырнадцатидневном перемирии. Русские обязались продавать шведам припасы по приемлемым ценам и не нападать на них. В стан ополчения под Москвой поскакал гонец за новыми инструкциями.
Ян Сапега, наступавший на Москву, в помощь укрывшемуся за стенами Белого города польскому гарнизону делал вождей ополчения — Трубецкого, Заруцкого и Ляпунова — все более сговорчивыми. Сапега, сделавший карьеру в России в качестве одного из военачальников «тушинского вора», после его смерти с несколькими тысячами искателей приключений, среди которых были и польские шляхтичи, и русские казаки, занимался грабежами, выбирая, кому бы подороже продать свою саблю. Поначалу он держал нейтралитет в борьбе ополчения с поляками, и лишь обещание короля Сигизмунда заплатить ему из московских сокровищ за поддержку гарнизона Гонсевского заставило его прийти на помощь запертым в кремле соотечественникам.
16 июня 1611 года, через несколько дней после того, как Сапега разбил лагерь под Москвой, ополчение направило в Новгород письмо с согласием передать Ладогу и Нотебург в залог шведам в обмен на срочную помощь. Возможность приглашения шведского принца на русский престол вожди ополчения обсудят с Делагарди, когда он прибудет под стены Москвы. Но уже 23 июня, после первых стычек с Сапегой, лидеры ополчения направили в Новгород другой, совершенно неожиданный документ, скрепленный гербовой печатью Земского правительства. В послании руководителей ополчения Дмитрия Трубецкого, Ивана Заруцкого и Прокопия Ляпунова сообщалось следующее: «Все писанное чашником и воеводой Василием Бутурлиным, как и грамоты светлейшего короля и Якоба Понтуса, в переводе на наш язык, мы велели публично и всенародно прочитать; затем, взвесив все обстоятельства не наскоро и не кое-как, а заботливо, с обсуждением в течение нескольких дней, решили так: соизволением Всевышнего совершилось, что все сословия Московитского государства признали старшего сына короля Карла IX, юношу, обладающего исключительной ласковостью, благоразумием и авторитетом, достойным избрания великим князем и государем московитских людей. Это единодушное наше решение мы, вельможии граждане здешнего княжества, утвердили, обозначив свои имена»… В состав Совета Всея Земли входили, как гласит один из документов того времени «Московского государства разных земель царевичи, и бояре и окольничие, и чашники и стольники, и дворяне и стряпчие, и жильцы и приказные люди, и князи, и мурзы, и дворяне из городов, и дети боярские всех городов, и атаманы, и казаки». Хотя в составе этого своеобразного парламента не было знатнейших бояр — они или сидели с поляками в осаде в Кремле, или были пленены
Сигизмундом под Смоленском, отправившись туда в составе посольства, — впервые после смерти Бориса Годунова решение об избрании царя принималось столь представительным собранием.Ополчение, как сообщалось в письме, назначило по этому поводу посольство в Швецию, которое уже находилось по пути в Новгород. Шведскому королю вместе со старшим сыном, после проведения переговоров, следовало прибыть в Выборг, чтобы быть ближе к России. Посольству поручалось заключить договор с Делагарди о залоге, однако лидеры ополчения призывали полководца уговорить короля отказаться от территориальных претензий — это могло вызвать возмущение черни и помешать принцу взойти на престол.
Делагарди, получив это послание, пошел на большие уступки. Он согласился двинуться на Москву, пусть только новгородцы прежде передадут в залог Нотебург. Однако, как выяснилось, решение ополчения не было указом для новгородцев. В рассыпающейся без центральной власти стране бывшие удельные княжества вновь вспомнили о своей былой независимости, и Новгородское государство не было в этом отношении исключением. Нотебург входил в его подчинение, и жители Новгорода, главным образом чернь, не собирались отдавать шведам свою территорию по распоряжению странной власти, именовавшей себя Земским правительством. В стан Делагарди из Новгорода поехали новые делегации, снаряжавшиеся с одной-единственной целью: убедить шведов идти на Москву, не давая им ничего взамен. Делагарди просил заплатить войску, снизив свои требования до смехотворной суммы в 300 рублей, — но и этих денег город не выдал.
Новгородские квасники, роившиеся в лагере наемников, вызнавали о силе шведского войска и уговаривали солдат уходить в Новгород, где их служба будет оценена куда лучше. У шведов, несмотря на лето, начинался голод, поскольку вся округа была разорена, в обозе скопилось много больных дизентерией, от которой умерли уже десятки солдат. Деньги для платы наемникам, как всегда, задерживали. В этих условиях соблазнительные речи квасников оказывались особенно убедительными: солдаты стали перебегать к новгородцам.
Фуражиры, отправлявшиеся в дальние рейды по деревням в поисках продуктов, все чаще не возвращались в лагерь. Одних потом находили убитыми, других, как сообщали доброжелатели, приводили в Новгород, где их на потеху черни пороли розгами, всячески унижали, а затем бросали в темницу.
Делагарди и его офицеры решили, что их обманывают: новгородцы хотели разложить войско, дотянув дело до осени, когда холод и болезни победят шведов без единого выстрела. На военном совете решили брать Новгород штурмом. Солдатам Делагарди предстояло преодолеть два ряда внешних укреплений, так называемые Окольный и Земляной города, но самым твердым орешком был каменный кремль в центре города, представлявший собой крепость в крепости. Внешняя деревянная стена Новгорода была окружена заболоченным рвом и земляными валами, а кремль, кроме того, защищали еще и бастионы. Эти последние достижения фортификационного искусства сильно осложняли использование осадной артиллерии. Впрочем, пушек у шведов не было, оставалось полагаться на петарды, а это значило, что штурм следовало предварить тщательно спланированными ложными атаками на разных участках, чтобы защитники города не догадались, где ожидать подрыва ворот.
Опыт прошлогодней кампании заставил шведов скептически относиться к умению русских сражаться в открытом поле, но осаду в укреплениях они держали превосходно: даже совсем небольшие крепостицы стояли до последнего. Кексгольм, павший в марте 1611 года, помогла взять эпидемия цинги, уничтожившая почти все население города. Но на что можно было рассчитывать летом, когда в Новгороде было полно свежих запасов, а временем на длительную осаду Делагарди не располагал?
Оставалось полагаться на самонадеянность новгородцев, которые не могли поверить, что муха отважится напасть на слона. Ведь сколько раз они, помня о былой новгородской славе, хвастливо повторяли на съездах известную на всем европейском Севере поговорку: «А кто может стояти против Бога да Велика Новгорода!» Шведы, однако, знали, что это пустая бравада: перебежчики и пленные доносили, что дух обороняющихся ослаблен внутренними сварами. О царившей в городе атмосфере рассказывает Третья Новгородская летопись: «В воеводах не бысть радения, а ратным людям с посадскими не бысть совету, иные же воеводы пили беспрестанно, а воевода Василий Бутурлин с немецкими людьми ссылался, а торговые люди возили к ним всякие товары».
К началу июня 1611 года конфликт враждовавших между собой новгородских партий дошел до такого ожесточения, что воевода Василий Бутурлин вступил в тайные переговоры с Якобом Делагарди, предложив тому план захвата города. Шведам, по мысли Бутурлина, следовало сделать вид, что они уходят на Копорье, новгородцы, решив, что опасность миновала, отправили бы войско на помощь ополчению под Москву, тут-то следовало повернуть назад и ударить по городу. Делагарди отклонил этот план как слишком рискованный, однако на самом деле он с подозрением относился к затеянной его старым московским знакомцем игре, не зная, где Бутурлин настоящий — когда он патриотично выговаривал Делагарди за вторжение в Новгородскую землю, или когда предлагал тайное сотрудничество. Это была изощренная византийская дипломатия, в которой Делагарди боялся запутаться. «Бутурлин меня все обманывает, присылает с угрозами, хочет меня от Новгорода проводить, так пусть же знает, что я за такие речи буду у него в Новгороде!» — так, по свидетельству современника, воскликнул Делагарди, раздосадованный темной бутурлинской интригой.