Неспящий Мадрид

— Да.

— Мадрид: вид из окон.

— Нет, это нынешний проект. Выставка — это старые дела, Мадрид: вид снизу.

— Ты один выставляешься?

— Да. Соло.

— Ладно, так и напишем.

— Держи сигарету.

Федерико, зажав губами сигарету, хмурит брови, и морщинки образуют на лбу букву «пи». Он печатает.

МАДРИД: ВИД СНИЗУ ВЫСОКОЕ ФОТО

Изящество линий, очарование и провокационность красок, движение материи и головокружительные виды: пробежав глазами перечень сих совершенств, рассеянный читатель может подумать, что я был на дефиле Каролины Эррера, тогда как на самом деле я был на фотовыставке, что много лучше. Мы говорим о высокой моде. Надо бы говорить также о высоком фото.

Галерея Поро — замечательное место, мы это знаем. И мы счастливы узнать, что таким она и остается. Несомненно. Скромная, изысканная, но никогда не испытывающая недостатка во внимании критики и международного рынка, галерея Поро неизменно поражает уместностью, всегда новой и прельстительной. Искушенный зритель подумает, что искусство галериста (как и королей, по меткому выражению одного французского правителя) состоит в умении создать свой круг. В самом деле, какой великий фотограф согласится выставляться (тем более повторно) в галерее, где пространство, свет и экспозиция оставляли бы желать лучшего? Это необходимо подчеркнуть. Экспозиция, исключительная, совершенно гениальная, хотя и (или потому что) весьма скромная, играет главенствующую роль в высоком качестве выставки, которая иначе не была бы доступна вкусу широкой публики.

Ибо, в самом деле, художник обращается к вкусу широкой публики, в то же время (что редкость) не льстя ему. Глубинная вещь в себе, взгляд Эдварда Праута (стиль есть вопрос оптики, полагал Пруст), непосредственный и отстраненный, видит самое элементарное, улицу, ставшую головокружением, и все вещи, ставшие самими собой для самих себя.

Увидев и не спеша посмотрев (так воспринимается истинное искусство) выставку Эдварда Праута, вы убедитесь: ничто больше не будет как прежде. Праут что-то изменил, что-то изменилось в городе, который я вижу каждый день. Я знаю: здесь побывал взгляд Эдварда Праута и он оставил повсюду за собой красоту. Фотограф открыл нам вещи, их природу и красоту.

— Слушай, ты уже выставлялся во Франции?

— Нет, а что?

— А в Бельгии, в Швейцарии или в Квебеке?

— Тоже нет.

— Знаешь, когда ты туда соберешься, над твоей фамилией умрут со смеху.

— Почему?

— Праут по-французски звучит «прут». Ты не знаешь, что это значит?

— Нет. Это смешно?

— Умора, это значит пук, кишечные газы. Тебе, наверное, придется взять псевдоним. Хотя ладно, это не имеет значения, у многих великих людей смешные фамилии. Но, короче, я хотел спросить, знают ли тебя во Франции.

— Нет, не сказать чтобы.

— Значит, у тебя — Нью-Йорк, Лондон, Мадрид и Мюнхен.

— Еще Барселона.

— Если пишу Мадрид, то Барселону не пишу.

— А в Мюнхене почти ничего, три фотографии в коллективной выставке.

— Ладно. И дай мне проспект выставки с информацией. У тебя есть?

— Держи.

Крупная выставка первоклассного художника, которого Мадрид рад принять в свое лоно. Пока Париж раскачивается, приходите в Поро полюбоваться работами артиста, которого ждут в Нью-Йорке, Лондоне и Мюнхене и о котором мы так много слышим.

Галерея А. Поро, Коэльо 17, до 20/01.

Тел.: [phone].

— Готово. Прочесть тебе?

— Давай.

Федерико читает статью вслух. Эдвард благодарит его; статья уходит по внутренней сети.

— Если у тебя еще много работы, я могу оставить тебя в покое, пойду прогуляюсь, встретимся попозже и пойдем ужинать.

Федерико задумывается.

— Нет, все в порядке. Я так рад тебя видеть. Ты не представляешь, какая это нудятина — делать хорошую карьеру. Но сегодня вечером мне на нее плевать. Я закругляюсь, и сваливаем. Осталась одна статейка, если у тебя есть еще немного терпения.

— Работай, сколько надо, мне нравится смотреть, что ты делаешь и как ты это делаешь.

— А потом я поведу тебя в «Казино». Там лучший шеф-повар в городе, старина.

Федерико достает телефон и визитную карточку. Набирает номер. Отвечает Эдит.

IV

— Эдит? Это Федерико Гарсия, из «АВС».

— Да, Федерико, дорогой. Вас все ищут здесь, у выхода.

— Да, after [50] вы уж без меня, я завален работой. Извините, что ушел по-английски. Но мы еще возьмем свое в Париже, через месяц?

50

После (англ.); имеется в виду вечеринка после спектакля.

— С удовольствием.

— Я вам позвоню. Ну как, вы все-таки неплохо провели вечер, несмотря ни на что? Я думал о вас во время второго акта.

— Мучение, правда?

— О да. И я хотел спросить, что такой знаток, как вы, думает о сценографии.

— А, Жомен — прекрасно, да, да.

— И я тоже так считаю. Но до сих пор я знал о нем только понаслышке.

— Честно говоря, если бы не хор и баритон, это можно было бы слушать. Даже очень неплохо.

— Короче, я еще раз прошу прощения, что кинул вас, привет от меня Сантьяго и остальным и счастливо, дорогая Эдит.

— До свидания.

Она отключается в гвалте Оперы. Он вешает трубку в тишине своего кабинета. Она чувствует под плащом воспользовавшуюся толпой и сутолокой руку Сантьяго Кариньены. Федерико открывает файл «Опера» и заканчивает недописанную статью. Эдвард, стоя у окна, докуривает сигарету.

Эдит, Сантьяго, Грасиэла Мата, Селина, Берналь, Миранда, Матильда, Тибо, Альберто Поро и его жена Пилар встречаются на пласа де Орьенте, чуть в стороне от публики, которая выплескивается из Оперы и становится просто прохожими, пешеходами, растекающимися по соседним переулкам, по калье Ареналь, подзывающими такси на пласа де Орьенте, на пласа Исабель II, ныряющими в метро. В тихих, быстро опустевших коридорах Летисия ищет вход за кулисы или кого-нибудь, кто мог бы ей его показать. Она растерянна, поскольку слышала комментарии неизвестных соседей в зале и понимает, что все прошло не лучшим образом. Вот, ускорив шаг, Летисия натыкается плечом на красный огнетушитель, висящий на стене — глупо, неподвижно и безучастно. Федерико посылает статью по внутренней сети, выходит из кабинета, оставив там Эдварда и не закрыв дверь, делает несколько шагов по синему ковру коридора, сворачивает направо, в другой коридор, открывает дверь, проходит через закуток с ксероксами, толкает еще одну дверь и видит длинное, ярко освещенное помещение, где журналисты, сидящие в ряд за компьютерами, как швеи за машинками, заканчивают завтрашний номер. Шум, гвалт, дым, чашки кофе, баночки «Ред-булла», стаканчики с холодной водой, которую щедро отпускает кулер, похожий на большой самовар, у стены, возле двери, за ручку которой держится Федерико Гарсия, спрашивая коллегу, дошли ли до него четыре материала.

— Хосе! Все четыре получил?

— Постой, Опера, Берналь, выставка в Поро и Альмодовар.

— Точно. Обсчитал?

— Да!

— Маловато будет.

— Поставь фото.

Летисия стучится в дверь уборной своего брата, тот не открывает. Проходящий мимо артист, еще не до конца переодевшийся, сообщает, что он не открывает никому.

— Хуан Карлитос, открой…

— Вы все сделали, чтобы я провалился.

— Хуан Карлитос, это я, Летисия, открой…

— Ты первая! Я просил тебя прийти, ты знала, как мне нужно, чтобы ты была здесь. Ты меня просто убила. Убила.

Эдит предупреждает, что Федерико ждать не надо, он только что позвонил и извинился. Хавьер Миранда говорит, что это его не удивляет, а Грасиэла: «Очень жаль». Группа входит в ресторан «Эль Энтеро».

Федерико возвращается в кабинет к Эдварду. Закрывает ноутбук:

— Все, на сегодня я закончил, мы свободны. Ужинать!

— Но ты же говорил, что хотел еще написать про полицейского, того, что тебя достал?

— Ах да, Бедельман, я и забыл. Черт. Знаешь, тот еще придурок. И у меня есть средство заткнуть ему пасть. Солидное. Ну да ладно, сегодня мне не хочется терять на это время: ты здесь, не каждый день я встречаюсь с другом. Черт с ним, с Бедельманом. Помилую его, не буду писать статью.

— Можешь написать завтра.

— Нет, еще чего. Я никогда ничего не откладываю на завтра. Что сделано, то сделано; что не сделано, того не существует. Это моя философия. Говорят, журналисты меняют мнение каждое утро, как рубашку. Это неправда. Мы не меняем мнение: мы возрождаемся, как фениксы из пепла, просыпаемся обновленными, будто мир просыпается с нами и ничего никогда не существовало. Вперед! Ужинать!

— Куда идем?

— В «Казино», я же тебе говорил. Лучшая кухня в Мадриде!

— А не надо было заказать столик?

— У меня как раз заказан на сегодняшний вечер. Я собирался туда с моей малышкой. Но раз ты здесь! Да, кстати, надо ей позвонить, чтобы не приходила. Я плохо представляю нас втроем.

— Если ты ее так кинешь, она обидится.

Федерико прерывает его, чмокнув губами и махнув рукой — мол, плевать, — уже держа телефон у уха, надевает пальто, приглашает Эдварда выйти из кабинета, выходит вслед за ним, запирает дверь на ключ, прячет связку в левый карман и, уходя по коридору: