Несси

Моя последняя, наименее приятная треть, помещалась в животе. Я ужасно, до колик, до тошноты, боялась, что все это закончится. Ужасно. Наверное, это и называется Страхом. Не могу сказать, что я ничего не боялась раньше. Конечно, боялась. Боялась темноты и пауков, и сунуть руку под куст, и смотреть на воду с моста. Боялась контрольной, зубного врача, боялась потеряться в незнакомом месте, боялась смерти – не своей, а родительской, потому что свою смерть я не могла представить вовсе… Я много чего боялась. Но это была всего лишь боязнь, понимаете? Не страх, а боязнь: что-то маленькое, детское, понарошечное, как кефирчик для ребенка.

А тут был самый настоящий страх. Страх кончины. Наверное, только тогда я впервые и поняла, что такое смерть – когда влюбилась. Да. Вот я и произнесла это слово – любовь. Любовь. Летучая смесь счастья, удивления и страха. Рани, Рани, Рани. Мой олень, мой тайманский принц.

Мы сидели на бортике бассейна, болтали ногами и языком, смеялись. Мы говорили обо всем и, странное дело, это походило не на разговор, а на точечную ликвидацию, как ракетой – по машине какого-нибудь хамасника в Газе. Все, о чем мы только ни заводили разговор, немедленно исчезало, испарялось без следа.

– Интересно, Капод косой или подкуренный? – говорил Рани.

– Блин! – отвечала я. – Я как раз об этом думала, когда ты подошел.

– Не иначе как родство душ! – делал он напрашивающийся ход.

– Не подъезжай так быстро, вылетишь в кювет, – надменно отвечала я, обмирая от макушки до самых пяток.

Мы оба снова смотрели в сторону Капода, но на его месте уже клубилось облако, косоглазое игловолосое облако, мелькающее потными плечами.

– Слушай, а какой объем бюста у твоей подруги? – спрашивал Рани.

– Сто, – мрачно хмыкала я, прибавляя совсем немного.

– Сантиметров или дюймов? – щурился он.

– Процентов! – припечатывала я, и мы оба покатывались со смеху, а когда поднимали глаза, то там, где только что покачивалась Светка в обнимку со своим очередным летчиком, уже топталось неясная бесформенная тень, тень Светки и летчика, и остальных танцующих.

– Ну и манго у них тут, – говорила я, имея в виду вовсе не манго.

– Где? – недоумевал Рани, оглядываясь.

– Вон! – показывала я. – Да не там! Куда ты смотришь? Вон там! – обманом, обманом, хитрым женским обманом зарабатывая возможность поднять, наконец, неподъемную руку и потрогать его за плечо – о, оленья, оленья кожа… и получая при этом разряд в три тысячи вольт… о, смерть моя, любовь моя…

– Это не манго, это папайя, – отвечал он, немного хрипло и после паузы, потому что током ударило и его тоже, а тем временем сад и папайя, и лужайка вокруг плавно превращались в туман, в бесформенное ничто, как прежде Капод и Светка с летчиком, и прочие танцующие.

– Я знаю, – так же хрипло говорила я, глядя ему прямо в глаза и впервые ощущая тот самый воздушный шар – от увиденного там, в глазах… и тот самый страх – от возможной ошибки или от того, что он уйдет, не спросив телефона… и то самое удивление – от того, что мы вдруг остались вдвоем – два инопланетянина, вернее, одно инопланетное существо посреди неопределенного, несущественного, излишнего окружения.

Так мы разговаривали, очень недолго, потому что почти сразу же из тумана материализовалась сердитая Светка и сказала, что она, конечно, готова проявить понимание, но всему есть границы, даже пониманию, даже нашей с ней сестринской любви, и по этой причине она, Светка, не собирается ждать тут до полудня. Особенно, когда все способные ходить давно уже разошлись, неспособные дрыхнут вповалку наверху, и только она, как ангел-хранитель, пасет двух воркующих голубков. И вообще, нам с тобой, красавица, пора в школу, родители устали стоять на ушах, а у тебя, братан, небось, отпуск кончается, так что давайте-ка закругляться, при всем моем уважении…

И тут только я увидела, что уже почти рассвело, что на пустой лужайке и впрямь остались только мы и предутренний, пока еще прохладный ветерок, таскающий по траве скомканные салфетки и одноразовые стаканчики, да еще чей-то зацепившийся за ветку папайи лифчик прощально машет нам своими осиротевшими крыльями. И я снова испугалась, что все закончилось, и теперь придется умирать.

Рани повез нас домой на своем допотопном “эскорте”, увидев который, Светка заявила, что сядет спереди, потому что, если уж смерть, то лицом к лицу, а не на заднем сиденье. И вообще, водитель должен смотреть на дорогу, а не вбок, на пассажирку, понятно? Но Рани все равно смотрел большей частью на меня: я видела в зеркальце его оленьи глаза, которые возвращались ко мне, как привязанные, как два привязанных оленя – к своему хозяину, и воздушный шар распирал изнутри мою грудь, в животе поднывал страх кончины, а в пустой до звонкости голове металось от стенки к стенке неимоверное удивление от того, что все это происходит именно со мной.

Прощаясь, Рани протянул мне руку, а я протянула свою, и это было наше второе касание за весь вечер, и Светка насмешливо сказала откуда-то издали:

– Что, даже не поцелуетесь? Только не под трансформатором, ладно?

А мы действительно не могли целоваться, потому что это было бы не просто чересчур, а очень-очень чересчур. Через улицу на столбе действительно был трансформатор… но при чем тут трансформатор?

– При чем тут трансформатор, Светка? – машинально спросила я, глядя вслед отъехавшему Рани.

Мне не было никакого дела до трансформатора. В животе у меня крутился, нарастая, страх, и я пыталась понять его причину.

– При чем тут трансформатор?

– Как это при чем? – засмеялась она. – От вас такие искры бьют, что запросто электричество во всем микрорайоне вырубить может. А мне еще бойлер включать, помыться хочется…

И тут я вспомнила: он так и не взял моего телефона!

– Светка, – сказала я. – Он так и не взял моего телефона… и еще: я даже не расслышала его имени, а фамилию он не говорил вовсе… что теперь делать, Светка?

Светка громко, с подвыванием, зевнула.

– Дура ты рыжая, вот что. Твой он со всеми потрохами, поверь моему глазу. Никуда не денется. Ну почему это рыжим дурам всегда везет, а умным и красивым блондам – нет? – она снова зевнула. – Хотя везение, честно говоря, относительное. Парень он, конечно, картинка, но я бы на твоем месте еще двадцать раз подумала: эти тайманцы страсть как ревнивы. Восточная ментальность. Зарежет он тебя, сто процентов зарежет. Или разобьетесь нафиг на этом его “эскорте”… ты слышала: там все ревет и стонет, как Днепр широкий. Пошли спать, что ли?

Как Днепр широкий… Светку привезли сюда из Днепропетровска в трехлетнем возрасте, так что никакого Днепра она помнить не могла, а тем более – знать, как он стонет. В машинах она тоже ничего не педрила, так что слова насчет Днепра и “эскорта” я пропустила мимо ушей. Зато в парнях Светка разбиралась – дай Бог всякой: Рани и в самом деле был “картинка”! Я благодарно чмокнула подругу в щеку, и мы пошли спать – ведь школьный автобус отходил уже через полтора часа. И я заснула сразу же, и летала во сне, и летала проснувшись, и в автобусе, и в школе, и после школы – особенно после школы, потому что Рани ждал меня на выходе, и тут мы уже сразу обнялись, потому что за эти несколько раздельных, невместных часов успели привыкнуть к мысли, что можно обняться и при этом остаться в живых.