Нестор-летописец

А та великая стена, как сказано в книгах, отделяет ведомый мир от нечистых племен, живущих незнамо где и на человеков уже мало похожих. Эти поганые народцы Господь сберегает на день своего гнева, чтобы они обрушились грозной силой на знаемый мир и тем покарали его. Будет то перед концом света — так передают в своих писаниях святые отцы. Но и теперь уже от этих нечистых племен отделяются некоторые и посылаются в наказание странам. То печенеги придут и рассядутся, то половцы либо прочие сарацины.

Вот этих-то нечистых и разведывали вдоль Студеного моря новгородские даньщики — ватаги смердов и холопов-сбоев во главе с боярскими отроками. Но пока что далее югры не дерзали ходить. И путь далек, и холод поджимает, а через каменную стену, что за югрой вставала, вовсе трудно перелезть. Каких только рассказов не наслушался Несда долгими морозными днями на Торгу. О страшных лопских колдунах, бьющих в бубны, о чуди белоглазой, что прячется от дневного света в подземных безднах, об исполинских рисунках на скалах, о таинственных петляющих по кругу дорожках, выложенных камнем на земле, и иных странных святилищах давно сгинувших людей, а может, нелюдей. О тучах гнуса, заживо пожирающих человека, о ночи и дне, что длятся по полгода, о медведях с белой шкурой, плавающих на льдинах по Студеному морю, и рыбозверях, передвигающихся по земле на брюхе. О китоврасах — полуконях, полулюдях, что живут на краю Мрака, и о мировом столбе, на котором держится земля, а к другому его концу приткнута Полночная звезда.

Душило тем временем сбывал привезенный товар, до хрипоты препирался с местными и заморскими купцами. Несда шатался по лавкам, амбарам и лабазам — иногда с Киршей, чаще один. Угощался лесными орехами и выпытывал у купцов россказни про дальние земли и неведомые племена, о которых ничего не знают греческие хронографы, да про обычаи тех народов. И выходило, что оные хронографы многого не знают. Те же купцы либо их отроки говорили, будто бы варяги могут и побольше рассказать. Варяжские лодьи давно плавают по Студеному морю, и к самому краю Мрака доходили, где холод такой, что птицы на лету дохнут, а днем от светлого сияния глаза слепнут — вот каков этот Мрак.

Вечером, наслушавшись дивных и ужасных историй, Несда возвращался. Сверял подсчеты в берестяных грамотках, накарябанные Душилом, сам мало что понимал, но как будто выходило верно. Забредавший временами Нажир, если находил оплошки, тут же все разъяснял, и тоже выходило верно. Так и проводили зиму. А жили на гостином дворе при Торгу и держали временный лабаз для товара.

Душило новгородцев невзлюбил, за то что они обижают своего князя и повадками очень размашистые. Храбр и сам уважал размах, но у местных к тому добавлялась кичливость, а этого он не терпел. Иногда промеж самих новгородцев случались целые бои. Мужи из разных концов города выходили на Великий мост через Волхов и выясняли в мордобое, кто из них кичливее и громогласнее, а значит достойнее. То же бывало в Детинце, на площади перед Святой Софией, и у Никольской церкви близ Торга — а называлось вече. На такие свальни Душило любил поглядеть, но все равно плевался. Несда новгородские забавы, наоборот, не уважал, однако приходил вместе с храбром, чтобы тот не учудил какого-нибудь неподобия. Об этом еще Захарья говорил: Душилу учудить ничего стоит, только у других после этого будет много шишек. И сыну велел быть настороже.

Не то чтобы Несда опасался за новгородцев, которых Душило мог сгоряча поучить, как не трясти веретеном. Просто в Новгороде тоже были порубы, хотя сажал туда остудить буйные головы не князь, а епископ с боярами.

Епископ у новгородцев теперь был новый — владыка Федор, и нрав у него, поговаривали, крутенек. Князя себе тоже спроворили — выпросили у Святослава Черниговского старшего сына. Глеб Святославич прибыл в Новгород на санях по зимнему первопутку и с собой привез вести.

Вот какие: поздней осенью князь Святослав вышел ратью на половцев, топтавших его землю уже под самым Черниговом. Сказал дружине краткое слово, подобно прадеду, барсу Святославу Игоревичу, не любившему длинных речей: «Сразимся, ибо некуда нам уже деться!». И после того победил поганых малым числом — три тысячи против двенадцати. Ханов половецких попленил. Прочие же куманы, ордой пришедшие на Русь, схлынули еще раньше — отправились на свои зимовья, насосавшись русской крови. Однако на Киеве все это никак не сказалось. Там по-прежнему сидел Всеслав и уступать миром неправо добытое желания не изъявлял. Изяслав же гостил у родича, польского князя Болеслава. Верно, подбивал его пойти с войском на Киев. Только этого Болеслава и подбивать не надо было. Прадед его, тоже Болеслав, при князе Ярославе бесстыдно учинил Руси большое расхищение и едва не утвердился самозванно на великом киевском столе. И этот наверняка туда же метит.

Несда и Душило известию о побитых куманах обрадовались, а про ляхов согласно рассудили: как придут, так и уйдут.

Глеб Святославич к новгородцам тоже не мягко подошел. Сев в княжьих хоромах на Ярославовом дворище, собрал бояр с епископом и сказал:

— Вот что, мужи новгородские! После Всеславова разоренья вы, конечно, город отстроили, честь вам за это и хвала. Но теперь Всеслав в большей силе, чем тогда был, и по-прежнему точит на вас зуб. Вы мужи вольные, и князь вам нужен лишь для защиты от врага. Потому слушайте, что скажу: моя дружина мала, и надо ее усилить. Дар, который вы раньше платили князю, слишком ничтожен. Отныне Новгород будет давать мне вдвое против прежнего.

Бояре расшумелись. Бороды на Глеба Святославича уставили и полыхают праведным гневом — слыханное ли дело, князь прибавки требует! Такого себе даже Ярослав по прозванию Мудрый не позволял, а был он тяжел на руку и скор на расправу. От Ярослава же и грамоты остались — о дарованных Новгороду правах. Эдак если дела решать, скоро опять велят платить Киеву выход в две тысячи гривен? Да не бывать тому! Новгородская вольность по правде добыта и кровью оплачена, и никакой князь не может ее обратно забрать.

Глеб Святославич молча выслушал боярское брюзжанье и красивым точеным лицом ни разу не дрогнул. Затем молвил:

— Коли неугоден, ищите себе другого князя. С меня и Тьмутаракани довольно будет, и к вам я не просился.

Бояре задумались. Изяславова корня они более не хотели к себе в князи. Прочие же сыновья Святослава были еще молодо-зелены, равно и Всеволодов отпрыск. В спокойное время оно бы и ничего, даже лучше если на княжьем столе сидит неопытный отрок и слушает, что ему говорят. Паче того — несмышленый младенец, коего можно по-своему, на новгородский лад вскормить и взрастить. Ну а если Всеслав опять с войной заявится — кого против него выставлять? По нынешним временам без князя-воина невозможно.

Епископ тоже прибавил веское слово:

— У вас, мужи нарочитые, кошели под самые завязки набиты, а все вам мало. Забыли, насколько больше от полоцкого князя убыток потерпели? И то еще помните: ежели князя прогоните, от святого причастия на два года вас отлучу за гордыню и сребролюбие. Да церкви, какие строите своим коштом, освящать не велю.

От такого обращения бояре совсем сникли и решили пока придержать свою вольность. До времени.

— Убедил ты нас, князь, — повздыхали. Но зло на Глеба Святославича и на владыку затаили. Больше даже на епископа злобились, чем на князя.

Вскоре затрещала морозами зима. Новгородцы разудало справили солнцеворот, по-язычески буйно встретили и спровадили Коляду. По всему городу разгуливали в страшных харях и требовали угощений. Весело, со скоморошьими игрищами и плясками сожгли полено старого года. В церквях в это же время пели: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение». Рождество Христово прошло мирно и для многих едва заметно.

После колядок в Новгороде объявился волхв.

Поначалу никто и внимания не обратил. Волхв как волхв, ничего особого, много таких. В длинной вотоле на меху, с редкими волосами. Ходил по Торгу, меж кончанских дворов и боярских усадеб. Тряс бородой, грозил посохом, пугал баб и детей. На церкви плевался.

Седмицу так ходил, потом вышел на середину моста через Волхов и объявил, что князь Волх, сидящий в бездне, его отец, а сам он пришел вернуть богам прежнюю власть. Попов же следует изгнать. Для доказательства кудесник ткнул посохом в небо — там в бледной синеве висело будто объеденное с одного боку солнце. Новгородцев знамение напугало. Они стали слушать волхва, а потом ходить за ним толпой.

— Предвижу погибель Новгорода, — страшным голосом возглашал чародей, — ежели не послушаете волю богов. Забыли, кто таков князь Волх и каковы его деяния?! Ужо он вам напомнит о себе! Видали, что с солнцем сталось? То лишь предупреждение. Если не прогоните попов и не проклянете пришлую веру, греками навязанную, тогда Волх обратится лютым зверем и пожрет светило целиком! Тьма настанет, и земля провалится в пучину водную.