Нестор-летописец

— Спелый он был, поп Тарасий. Ждал своего серпа, чтобы хлебушком стать.

— Батька Леонтий тоже… — печалился Несда, опять вспоминая ростовского владыку и его стояние против мерянских волхвов.

Душило утер кулаком сухие глаза.

— За ноги приволоку воеводе волховников. Помнишь, как Глеб Святославич в Новгороде? Так и с этими…

Три дня белозерское войско провело в окрестных лесах. Крамольные смерды частью разбежались. Оставшиеся прятали волхвов по глухоманным борам, срубили на скорую руку засеки и выставляли в сторожу стрелков. Посадника Добронега это привело в великое раздражение. Он устроил смердам осадное сидение — окружил их тесным кольцом и стремительно дожимал. Засеки забрасывали сучьями, обвязанными дымящей хвоей. Первым по завалам напролом шел Душило, за ним посадник. В живых смердов не оставляли.

Двух волховников извлекли за длинные бороды из елового шалаша и слегка прибили, чтоб не хорохорились. Увидев храбра с булавой, закинутой на плечо, они обратили к нему требование:

— Веди нас к князю Святославу.

— А к грецкому царю не надо? — сумрачно поинтересовался Душило.

Он повесил булаву на пояс, взял волхвов за вороты медвежьих шуб и стукнул лбами. Отряхнул руки.

— Грузите, — сказал кметям.

После сразу сел на коня и поехал до града один в великой тоске и печали.

6

Из повалуши вынесли большие дубовые столы. Янь Вышатич собрал всех десятников своей дружины, лучших мужей Белоозера во главе с посадником, градского волостеля, огнищанина и двух попов из церкви. Попов воевода усадил подле себя, чтоб иметь под рукой их совет. Когда расселись по лавкам и скамьям, последними ввели волхвов. Один был широк в брюхе и гневно сверкал глазами. Другой — худ и желчен, с серой кожей, смотрел гордо. Воевода дождался тишины и начал судебный розыск.

— Я представляю князя черниговского Святослава Ярославича, — объявил он. — Его именем буду вершить суд и приговаривать. Эти волхвы погубили множество людей и жен нарочитой чади от Ростова до Белоозера, пограбили их имение. Для чего, спрашиваю, творили это? — обратился он к колдунам.

— Для того, что те женки — ворожеи и крали обилье у земли, — ответил толстобрюхий, осанясь. — От них пошел всюду неурожай и голод.

— Мы испытывали их по велению богов, и боги показывали их вину, — подхватил желчный. — Если хочешь, они и тебе все это покажут.

— Мне известно, как вы испытывали жен, — сказал воевода. — Это колдовство и ложь.

— Мы вынимали у них жито, мед и рыбу! Где ложь? Это видели все. — Толстобрюхий обвел вытянутым пальцем белозерских мужей на лавках. — Все видели!

— Видели ложь! — загремел голос боярина. — Бог сотворил человека из костей и жил, из праха земного. Ничего иного в нем нет. А если есть, то известно одному Богу, а не вам.

Желчный наклонился к толстобрюхому и стал шептать ему на ухо. Тот покивал.

— Мы знаем, как сотворен человек.

Один из священников тронул воеводу за руку.

— Будь осторожен, боярин. Они вовлекут тебя в богословский спор. Справишься ли?

— Думают посрамить меня? — недобро усмехнулся Янь Вышатич. — Пускай попробуют.

— Бог мылся в бане, — заговорил желчный, — отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю. Черт поднял ее и поспорил с богом, что сотворит из нее человека. И сотворил человека, но лежал тот без движения и без разума. Тогда бог вложил в него душу, и ожил человек. Вот почему, когда умирают люди, тело идет в землю к черту, а душа на небо к богам.

— Вот уж бесовский морок! — сказал воевода. — Сами-то какому богу служите?

— Мы служим богу Черту-Велесу, роющему землю и живущему под землей.

— Какой же он бог, если сидит под землей? — с холодным негодованием произнес Янь Вышатич. — Под землей бес, а Бог на небе, восседает на престоле, который держат ангелы. Высший из ангелов был горд и высокомерен, как вы теперь, и за это свержен с небес, а нынче сидит в бездне. Ему-то вы и служите. Так я говорю, отцы? — обратился он к попам.

— Так, боярин. Этого Велеса язычники почитают в числе прочего властителем загробного мира.

— Оный бес, называемый сатаной, — продолжал воевода, — ждет последнего времени, когда Бог сойдет с неба и свяжет его на вечную муку вместе с теми, кто ему верует. С ним и вы там мучение примете. Но сперва от меня воздаяние по делам своим получите!

Волхвы выслушали его внимательно, снова пошептались и заявили:

— Боги сказали, что не сможешь ты нам ничего сделать.

— Лгут ваши боги, — уверил их воевода. — Могу и сделаю.

— Не можешь подвергнуть нас ничему без княжьего слова, — настаивали ведуны. — Только князь решит, правы мы или нет, что истребляли нечистых жен. Отвези нас в Чернигов, там предстанем перед князем Святославом.

В повалуше стоял гул — кто-то смеялся над волхвами, кто-то возмущался.

— Не переспорить тебе их, Янь Вышатич, — удрученно заметил посадник. — Волхвы по старине живут и нового перед носом не видят. Они ведь по сию пору считают князя первым жрецом, служителем богов. Думают, что он возьмет их сторону и оправдает.

— Князь услышит нас, — подтвердил толстобрюхий.

— Не услышит. Даже не увидит. — Воевода поднялся, подошел к волхвам. — Не знаете, что закон на Руси нынче другой, не тот, по которому жили сто лет назад? Можете верить своим богам, но не можете убивать в угоду им. Вас взяли в разбое с душегубством и татьбой. С разбойниками поступают как с бешеными псами.

— Не сделаешь с нами ничего, — стояли на своем чародеи. — Боги не позволят тебе.

— Посмотрим. Ведите их во двор, — распорядился Янь Вышатич.

Белозерские мужи и кмети воеводы, громко переговариваясь, покинули повалушу, спустились на двор. Следом вытолкали волхвов. На зрелище стеклись прочие дружинники. Челядь побросала работу и тоже вышла смотреть, жалея кудесников.

— Что хочешь делать с ними, боярин? — спросил поп Евстафий.

— Хочу доказать, что лживы и бессильны их боги.

Воевода велел двум отрокам взять тяжелые плети и бить волхвов, пока не признают, что сила на стороне закона, а не древних богов. С колдунов сорвали пояса и верхние рубахи. Первыми же ударами отроки свалили их на землю и принялись хлестать. Толстобрюхий пустился в крик, извивался по рыхлому снегу, подставляя под плеть то бока, то зад или голову. Второй сдерживался и лежал ничком. Когда разодранная рубаха на спине посырела от крови, он не стерпел — глухо замычал.