Несвоевременный человек. Книга вторая. Вера

– Кому больше даётся, с того больше спрашивается. – Резонно заметил Людвиг. – В общем, она обладала повышенной чувствительностью.

– И что её не устраивало, когда ей столько давалось? – заинтересованно спросил Леонид.

– Всё как обычно. – Разведя в стороны руки, сказал Людвиг. – Незнание того, чего она на самом деле хочет. А подсказать некому, и не потому, что некому, а потому, что она никого не слушает. Внушили с рождения, что она своей красотой везде себе дорогу пробьёт, вот и перестала опираться на своё разумение, оставив всё на откуп своей красоте. А она, как оказывается, счастья не даёт, а только всё для себя требует, а вот чего и не поймёшь, когда нечем это уразуметь. И остаётся только от бессилия реветь.

– Ну, если она плачет, то, как говорят, не всё потеряно, и сердце всегда верную дорогу подскажет. – Сказал Леонид.

– Сердце? – многозначительно и скорей всего, сам себя переспросил в задумчивости Людвиг.

– Ещё что? – спросил Людвига Леонид, не дождавшись от него словесной активности.

– Да вот находит на меня иногда странные мысли о мёртвой принцессе, которую через поцелуй можно вернуть к жизни. – Покосившись на Леонида, сказал Людвиг. Чем заставил вздрогнуть Леонида. – Ты вот только не извращай моё понимание тебя. – Тяжеловесно проговорил Леонид.

– А если? – всё не уймётся Людвиг.

– Без всяких если. Ты эти свои психологические тесты на практикантах проводи. – Заявил Леонид. И тут к нему вдруг приходит понимание такого поведения Людвига. – Я понял. Ты не хочешь делать вскрытие. – Заявил Леонид.

– Что-то не поднимается у меня рука на эту красоту. – Опять тяжко вздохнув, проговорил Людвиг. На что Леонид неожиданно для Людвига расплывается в улыбке и, стукнув его рукой по плечу, чтобы он взбодрился, на душевном подъёме говорит. – А я уж думал, что ты растерял все остатки чувствительности и совсем стал бесчувственным сухарём. Ничего, это со всеми бывает. Это так называемый, кризис среднего возраста.

– Возможно и так. – Почесав затылок, сказал Людвиг. – Что же насчёт моей пациентки, я её назвал Безвестница, – на неё пока что сопроводительные документы не пришли, – пояснил Людвиг в ответ на вопросительный взгляд Леонида, – то тут, конечно, поцелуем её на ноги не поставишь. Ведь она к тому же принцесса Несмеяна, – это её династическая фамилия, – и её рассмешить надо. – Наставительно покачал головой Людвиг, смотря на Леонида. Леонид же уже и не знает, шутит он или что это тогда всё значит. А вообще, всё очень запутано с этими монархическими династиями. Несмеяна, как думается Леониду, это всё-таки прозвище принцессы, а вот под какой фамилией числится эта сказочная династия, то он не знает.

– Шучу. – Своевременно ответил Людвиг на этот немой посыл Леонида. – А если рассматривать мою пациентку с моей настоящей позиции профессионала, а не новичка, которая, как видишь, ведёт в тупик отношений с пациенткой, где и рецепты её понимания слишком странны, то в первую очередь бросается в глаза, как бы это не тавтологически прозвучало, то это её глаза, а точнее её взгляд. – Людвиг так бесцеремонно ткнул пальцем в глаз Безвестницы, – правда, он его не коснулся, а остановился в предельной близости от него, – что Леониду рефлекторно моргнулось и сглотнулось от нервного переживания за свой и глаз Безвестницы. И ещё бы чуть, то палец Людвига погрузился бы в зрачок глаза. А как бы это выглядело, то хоть Леонид и всякого на своём рабочем веку повидал, ему это даже представлять не хотелось – жутко жидко в этих озёрных глазах.

– Видишь, как смотрит. – Указующе на глаза Безвестницы говорит Людвиг. И хотя Леонид отлично это видит, он всё-таки не поймёт, в чём тут загадка. – И? – интересуется Леонид.

– Её глаза не закрыты, как у основной массы моих пациентов, – чего ещё они в этом мире не видели, вот и прикрыли глаза, – и при этом не полностью раскрыты, что объяснялось бы мышечным спазмом, а веки остановились где-то на средине своего пути и создаётся такое впечатление, что она из своей потусторонности, где она сейчас находится, прищурившись на вас смотрит и изучает. – А вот эти слова Людвига заставляют Леонида напрячься и уже не так прямо, а фигурально покосившись, посмотреть на Безвестницу. Во взгляде которой, он после этих слов Людвига, внушающих разного толка мысли, всё больше таинственного и загадочного характера, увидел столько для себя волнующего и непокорного, что Леониду даже стало жарко в этом холодном помещении.

И тут как не вспотеть, когда видишь, что не ты изучаешь пациентку на столе патологоанатома, а чуть ли не тебя изучают предметно, с помощью этого, два в одном лице Безвестницы, живого эхолокатора и макроскопа – а этот её удивительный прищур глаз, есть фокусировка её самонаводящихся линз на предмет изучения – его, Леонида.

И сидят сейчас там, на той стороне реальности, некие учёные мужи и диву даются при виде его, Леонида, поведения. – Мы-то думали, что образованный дипломами и жизнью Леонид, поведёт себя как-то иначе, – как иначе не знаем, но точно не как Леонид, – тогда как всё происходит совсем иначе, и он даже и не думает отвечать нашему на него мировоззрению. Нехорошо Леонид. – В рассуждении и осуждении Леонида покачивали головами эти учёные мужи, разглядывая Леонида в фокус прищура Безвестницы. Среди которых, уже и не неожиданность для современного мира учёных сообществ, каким-то образом затесалась своя учёная, чем-то похожая на одну из Кюри, только более что ли складную, и она естественно никому покоя не даёт и вносит свой диссонанс в стройность мыслей этих мужей. С кем и с чьими мыслями она как это обычно бывает в учёных сообществах, категорически не согласна, что она во всеуслышание и заявляет.

– Скажите мне. – Обращается к учёным мужам мадам Кюри до чего же противным голосом, что их всех начинает от этого звукового диссонанса корёжить, – Медик это учёный или как? – И, конечно, учёные мужи в ответ на этот обращённый на них пронзительный взгляд Кюри, не могут не выразить полную поддержку любому сделанному ей выводу. – Да, конечно! Всё верно. Мы полностью разделяем ваши взгляды на эту в ваших глазах мелкоту. – С подобострастием кивают в ответ учёные мужи, давно уже понявшие, что в науке, на подобии аксиом, есть свои бесспорности, на которые в своих доказательствах, конечно, ссылаться не стоит, но и перечить им тоже контр продуктивно. И мадам Кюри, одна из таких бесспорно выдающихся учёных, и оспаривать это никто на себя смелость не берёт.

Это на первых порах, когда для учёных умов мадам учёная была в новинку, они с высоты своей учёной фундаментальности и отчасти тщеславия, с иронией посматривали на её учёные потуги добиться взаимности со стороны науки и их, как видных представителей науки. И если уж вскрывать все завесы тайн, то все эти учёные умы достаточно скептически относились к участию в жизни науки любого вида мадам, даже в самых толстенных очках и вместо прически на голове имеющей скопище бигуди, и на всё тех же первых порах не допускали до себя мысль о признании мадам учёной в такой учёной степени.

– Если уж им так хочется быть ближе к науке, то пусть дезинфицируют колбы для опытов. – Вот в таком качестве видели мадам учёных все эти учёные мужи. И как показало время, они просчитались, как минимум, в случае с мадам Кюри для начала. Которая привела им такого рода доказательства своей учёности, что учёные мужи и возразить ничего ей не смогли, так они были шокированы умением мадам Кюри умело аргументировать и постулировать свои доводы в пользу своей учёности. – Я смотрю, вы тут все большие умники! – мадам Кюри с первых слов к высокому собранию учёных мужей, вогнала их в сомнение насчёт её слов и себя, не зная, как к ним отнестись. Начать в возмущении возражать, я мол, не такой большой умник, как мадам Кюри смела предположить, и значит принизить себя в глазах науки, или же промолчать, и тем самым признать правоту слов мадам Кюри. К чему, в общем-то, ведут оба варианта их ответа. И вот это-то больше всего и взволновало учёных мужей, уже подспудно почувствовавших, что с мадам Кюри бесполезно спорить, её не переспоришь.

Ну а если мадам Кюри перейдёт на личности, а личности учёных мужей, честно сказать, так себе и всё больше потрёпанные жизнью с наукой (с другими сферами жизни у них как-то не сложилось), то учёным мужам и противопоставить будет нечего суровой правде жизни, сквозящей в её словах. А ваше: «Всё относительно», – оставьте при себе гер Эйнштейн.

– Пусть уж лучше она будет учёной, нежели она пройдётся по нашей учёности и развеет мифы о нашей большой учёности. – Подытожили результат своих размышлений учёные мужи, после заявки мадам Кюри на членство в этом элитарном по учёности клубе.