Нет числа дням
Шрифт:
— И грустно, и смешно.
— Что же с тобой случилось, Ник?
— А в статье не было сказано?
— «…оказался слишком юн для подобной нагрузки» — что-то в этом роде.
— Примерно так и было. Случай осложнен склонностью к социопатии, как объяснял один из лечивших меня психиатров.
— Что это значит?
— Что я с трудом осваиваюсь в обществе. Что мое ускоренное умственное развитие было лишь маскировкой эмоциональной незрелости. — Ник улыбнулся, не в силах преодолеть знакомую скованность. — Или можешь принять точку зрения моего отца — я струсил.
— А что случилось с тобой… потом?
— Психбольница.
— Но ты вернулся к жизни.
— Вроде как.
— А чем сейчас занимаешься? Ирен говорила, что ты работаешь в какой-то неправительственной организации?
— «Инглиш партнершипс». Проблемы восстановления городской среды и все такое.
— И где она расположена?
— Милтон-Кинез. Все еще интересно?
— Нравится работа?
— Пока рано говорить.
— А сколько ты там трудишься?
— Восемь лет.
— Социопатия не влияет на чувство юмора, — фыркнула Элспет.
— А кто сказал, что я шучу?
— Ну ладно, — кивнула Элспет. — Сменим тему. Ты хорошо знаешь Стамбул?
— Никогда там не бывал.
— Ты — Палеолог — никогда не был в Стамбуле?
— Палеолог для меня всего лишь фамилия.
— И ты отказываешься от собственной истории?
— Пытаюсь.
— И зря, скажу я тебе. История — часть нас самих, хотим мы того или нет. Например, та, что привела меня сюда и заставила Тантриса сделать свое предложение. Именно благодаря истории мы сидим здесь сейчас и разговариваем.
— История — твоя работа, Элспет. Поэтому она тебя и волнует. А по поводу твоего отношения к смерти отца… Спасибо, что выразила свои соболезнования, но всем же понятно, что ты только и ждешь возможности заняться поисками витража. Его смерть, похоже, приблизила этот момент.
— Не для меня. Я решила завязать с этим делом.
— Что?
— Я не буду руководить поисками в Тренноре. Тантрису придется поискать кого-нибудь еще.
— Ничего не понимаю.
— Я провела исследование. Теперь начинается рутина, она мне неинтересна. Вот и все.
— Почему?
— Потому что я ученый, меня ждут другие дела. У меня было два задания: раздобыть факты и попытаться уговорить вашего отца. С первым я справилась. Со вторым… к сожалению, оно уже неактуально. Ваш адвокат переговорит с адвокатом Тантриса, это их дела. Я возвращаюсь в Бристоль. Тильда обрадуется. Похоже, она уже не рада, что пригласила…
— Что еще за Тильда?
— Моя подруга со студенческих времен. Смотритель музея здесь, в Плимуте. Я остановилась у нее. Должна была прожить до конца недели. Но обстоятельства… Я решила уехать пораньше.
— Когда?
— Завтра. — Элспет криво усмехнулась. — Так что выпьем на прощание. Еще по кружечке?
Глава седьмая
Ник не знал, какие слова Элспет поразили его больше — что она видела его нервный срыв, тогда, в Кембридже, или что прекращает все дела с Тантрисом. Надо было получше расспросить ее и о том, и о другом. Интересно, он знал ее брата? Среди студенческих приятелей никого по фамилии Хартли вроде бы не было, однако память Ника о тех временах отрывочна, и полагаться на нее нет смысла. И почему Элспет отказалась
от всех преимуществ, которые получит первооткрыватель витража Суда? По большому счету никому ведь не интересно, кто провел все предварительные исследования, запомнят того, кто найдет сам витраж. Если Элспет рассчитывает сделать карьеру, она поступила на редкость глупо.Однако от излишних вопросов его предостерег простейший инстинкт самосохранения. Чем меньше говоришь о прошлом, тем больше шансов справиться с настоящим. Что еще неприятнее — Ник подозревал, что отступление Элспет как-то связано со смертью отца. Страх узнать слишком много уравновешивался страхом узнать слишком мало. И результат Ника вполне устроил.
Когда на автобусе приехал из Плимута Бэзил и присоединился к поиску документов, Ник рассказал брату и сестре про разговор с Элспет. Ирен слегка удивилась — но и только.
— Думаю, ее карьере это на пользу не пойдет, но, с другой стороны, нам-то какое дело?
Бэзил, в свою очередь, насторожился:
— Ты ей поверил?
— А зачем ей врать? — вопросом на вопрос ответил Ник.
И правда — зачем?
Бэзил посмотрел на него снисходительным взглядом старшего брата и ответил:
— Одна из целей лжи — скрыть ее причину.
С чем Ник, пусть и в глубине души, не мог не согласиться.
Вчерашний занудный дождь сменился ясной погодой, которую лишь изредка омрачали короткие ливни. В Ландульф словно весна пришла — на голых ветвях деревьев чирикали птицы, им вторило журчание воды в канавах.
А в Тренноре стоял промозглый холод. Последние пару дней дом не топили, хотя народу тут перебывало немало — судя по отпечаткам грязных ботинок полицейских и гробовщиков.
Ник, Ирен и Бэзил стояли у лестницы в погреб, глядя вниз, туда, где погиб отец. Но глазу не за что было зацепиться. Пыльная, тусклая лампочка освещала бетонные ступени и деревянные перила, неярко отсвечивала от крашенного в серый цвет пола и бросала слабые блики на торчавшие со стеллажей бутылочные горлышки.
— Как звали того полисмена, с которым ты говорила? — спросил Ник у Ирен.
— Констебль Уайс. Он из Кроунхилла.
— Может, его спросить про бутылку?
— Что за бутылка? — заинтересовался Бэзил.
— Та, которую, по словам Ника, отец должен был разбить при падении, — вздохнула Ирен. — Он просто помешался на этой идее.
— Пру сказала, там не было никакой бутылки.
— И Уайс ни о чем таком не упоминал, — добавила Ирен. — И чего ты на ней зациклился?
— Потому что отец спустился в погреб именно за бутылкой. Это же понятно! А вот что непонятно, так это почему он вышел без нее.
— Может, передумал, — предположил Бэзил. — А может, телефон зазвонил. Или просто вспомнил о чем-то срочном.
— Конечно, — поддержала его Ирен. — Нет никакой нужды затевать разговор с Уайсом, Ник. Только запутаешь его своими домыслами, вот и все.
— А путаница нам сейчас совсем ни к чему, особенно с полицейскими, — пробормотал Бэзил. — Она так часто вызывает подозрения.
Ирен сверкнула глазами и обрушилась на братьев:
— Почему бы вам не заняться наконец документами? А я включу отопление и уберу хотя бы часть грязи, которую нанесли в дом все, кому не лень! У нас полно дел! Забыли?