Нет худа без добра

Мы ушли.

Минут через пятнадцать отец Макнами спросил:

– Бог так и не поговорил с тобой?

– Нет, – ответил я.

– Наверняка этот осел не разговаривал и с Чарльзом Гито, – сказал он.

Я ничего не ответил ему.

Я не хотел больше говорить о Чарльзе Гито.

В основном потому, что мне не хотелось вспоминать его рассеченный мозг, сохраненный навечно в банке.

– Хочешь знать, почему я так уверен, что Бог не велел Гито убивать Гарфилда?

Отец Макнами вопросительно смотрел на меня, и я кивнул. На самом деле я не хотел этого знать, но понимал, что проще кивнуть, так как ему хотелось высказаться и это был самый быстрый способ покончить с этим вопросом.

– Бог не подговаривает людей совершать плохие поступки. Бог никому не велит убивать президентов. Даже когда Он велел Аврааму убить Исаака, Он не дал ему это сделать и послал ангела, чтобы тот остановил Авраама. Это была просто проверка. Но тебя, Бартоломью, Бог уже проверил болезнью твоей матери и убедился, что у тебя доброе, чистое сердце. Ты выдержал испытание.

Мне сказанное им не понравилось, ведь это означало, что Бог наслал болезнь на маму, чтобы испытать меня, и если вправду так, то как я мог верить по-прежнему в такого Бога?

– Что-то подсказывает мне, что скоро ты поможешь другим без особых жертв, – сказал отец Макнами.

Я подумал, что, может быть, Чарльз Гито воображал, что убийством президента Гарфилда принесет пользу стране, может быть, он верил, что делает доброе дело. А может быть, он был просто помешанным. Но мне не хотелось дискутировать с отцом Макнами. У него был такой довольный вид, будто он произнес самую важную в своей жизни проповедь. Я все больше склонялся к мысли, что у него тоже не все в порядке с головой.

– Бог общается с нами не только с помощью слов, Бартоломью, – сказал он, когда мы ждали зеленый свет на перекрестке. – Иногда это бывает всего лишь ощущение, наитие. У тебя такого не было?

Я помотал головой.

Больше до самого дома мы не разговаривали.

Отец Макнами опять стал на колени в гостиной, чтобы продолжить свою молитву, а я пошел в библиотеку, наслаждаясь ходьбой, холодным воздухом у себя в носу и солнечным теплом на лице.

Библиодевушка в этот день не работала.

Я притворился, что читаю новости в журналах «Ньюсуик», «Тайм» и других, но на самом деле я в основном вспоминал свой сон о том, как мама падает в бездонную черную яму под настилом.

Когда несколько часов спустя я вернулся домой, отец Макнами все еще молился. Глаза его были крепко зажмурены, кисти рук вцепились друг в друга так яростно, что даже побелели, губы шептали какие-то слова с устрашающей скоростью, виски блестели от пота.

К обеду он не вышел.

Когда я ложился спать, он все еще был на коленях.

Интересно, что можно говорить Богу столько часов?

Ваш преданный поклонник Бартоломью Нейл

6 «Ситуация осложняется из-за его досадной склонности чрезмерно все анализировать»

Дорогой мистер Гир!

Во время очередного визита Венди отец Макнами молился в гостиной; он делает это часами, даже тогда, когда я смотрю телевизор. Когда он молится, окружающее не существует для него. Он словно погружается в транс. Можно вылить ведро ледяной воды ему на голову, а он даже не пошевельнется.

– А вы что здесь делаете? – спросила Венди, увидев его.

– Он молится, – ответил я, так как отец Макнами не поднял головы. – Пойдемте на кухню.

– Почему он молится в вашей гостиной, Бартоломью?

– Он всегда молится там.

– С каких пор?

– С тех пор, как поселился у меня. Он сложил с себя сан, и теперь…

– Отец Макнами! – завопила Венди.

Когда никакой реакции не последовало, она подошла к нему и трижды дернула его за руку.

Отец Макнами приоткрыл один глаз, как будто все это время только притворялся, что молится, и спросил:

– Да?

– Что здесь происходит? – спросила Венди.

– Я поселился у Бартоломью.

– Зачем?

– Это связано с одним старым делом, которое не имеет к вам отношения.

– Не вижу в этом ничего хорошего.

Отец Макнами вздохнул:

– Вы так молоды, Венди. Меня восхищает ваша молодость и горячность.

– Вы просили меня помочь Бартоломью обрести независимость…

– И что?

Он поднялся на ноги, посмотрел в потолок и сказал:

– Прости меня, Боже.

– Мы так не договаривались, – сказала Венди.

– Давайте поговорим на улице, если не возражаете.

Они вышли из дома и стали разговаривать на тротуаре. Я видел их через окно, но не слышал, о чем они говорят. Отец Макнами все время утвердительно кивал. Венди наставляла на него обвиняющий палец. Это продолжалось минут пятнадцать.

Кончилось тем, что отец Макнами куда-то ушел.

Венди сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, поднимая и опуская плечи, потом заметила, что я смотрю на нее через окно. На лице у нее промелькнуло сердитое выражение, но затем она улыбнулась и направилась в дом.

– Поговорим в кухне? – спросила она, войдя, и, не дожидаясь ответа, прошествовала туда мимо меня. Это было непохоже на нее.

Она сняла свое пальто военного покроя с цветочным узором и повесила его на спинку маминого стула. Мы сели за кухонный стол, но птицы на этот раз не пели, что можно было расценить как некий знак.

– Вы хотите, чтобы отец Макнами жил с вами? – спросила Венди.

Ее оранжевые брови сдвинулись, смяв друг друга; оранжевые волосы были стянуты назад в конский хвост; веснушчатые уши были насквозь пронизаны солнечным светом и казались прозрачными.

– Мне он не мешает, – сказал я.

– Это не ответ.

Я пожал плечами.

– Отец Макнами, похоже, немного не в себе. Вы не замечали ничего странного в его поведении?

Я опять пожал плечами, потому что замечал, но не хотел говорить ей об этом. Возможно, мне не хотелось оставаться одному, и я понимал, что отец Макнами, скорее всего, уйдет, если я выскажу такое пожелание. Мои ощущения было непросто выразить, и я предпочитал отмалчиваться.

– Я понимаю это как знак согласия, – прокомментировала мое молчание Венди. – Послушайте, Бартоломью, я помню, что рекомендовала вам найти подходящую стаю и подружиться с кем-нибудь. Мы выяснили вашу цель на ближайшие три месяца: выпить пива в баре с каким-нибудь подходящим по возрасту человеком, так?