Нет места под звездами

— Приведите пленника, — бросил нойон одному из сопровождавших его охранников. — Я хочу, чтобы он тоже увидел этот бой.

Когда Хала поднялся на смотровую площадку, кочевники уже прорвались за вторую линию обороны. Хольдинг чуть щурился от яркого света, по-видимому, глаза его привыкли к темноте подвала.

— Развяжите ему руки, — Дэлгэр кивком указал на веревки, стягивающие запястья пленника.

— Но господин?

— Выполняй, что приказано.

Острый нож рассек путы, однако Хала не сделал ни единого лишнего движения. Дэлгэр чуть улыбнулся: ему нравилась выдержка этого человека. Наглый щенок почти годился предводителю хулайд в сыновья и вел себя более чем достойно.

— Подойди и взгляни, — кочевник кивком головы указал на поле, — что скажешь?

Хала спокойно оперся на край ограды, всматриваясь в происходящее на равнине. Он хмурился, отмечая безжизненные тела людей и коней, опрокинутые укрепления, вытоптанные травы. Дэлгэр не сводил глаз с пленника, оценивая каждый его жест, каждое едва уловимое движение.

— Это третья атака, — наконец произнес хольдинг. — И, по-видимому, самая успешная, Великий Хан возглавил ее лично.

— Верно, — кивнул нойон, — у тебя быстрый ум и точный глаз. Что будет дальше?

— Тем, кто на холме, придется тяжело, их почти отрезали от остальных. Но…, - Хала сделал паузу, не зная, стоит ли продолжать.

— Говори же.

— Великий Хан переоценил свои силы, — Хала указал рукой правее, очерчивая линию стычки, — слишком выдвинулся вперед. Сейчас справа от него глубокий овраг, через него не пройти подкреплению. Если хан не остановится в ближайшие минуты и не вернется обратно — потеряет преимущество.

— Я тоже так думаю, — кивнул Дэлгэр. — Вероятнее всего, ярость затмила его разум. Он хочет добраться до конунга, жаждет схватки с ним, все остальное для него потеряло значение. Что ж, таково его право и его решение. Если добьется своего, то не важно, кто падет, а кто останется победителем, имя Талгата войдет в историю навечно.

Хала не ответил. Его мысли оказались поглощены иным: знамя с коршуном вдруг склонилось к земле, а затем и вовсе скрылось из виду. Что-то произошло, и глупо было надеяться на что-то хорошее. Дэлгэр проследил за его взглядом и чуть склонил голову:

— Без потерь в такой бою не обойтись. Нам остается только ждать и надеяться, что утраты не будут слишком болезненными, — тихо произнес нойон.

***

В пылу схватки Талгат не заметил, как его отряд оторвался от остальных, забрал сильно вбок, уходя от общей линии сражения. Один за другим его нойоны отдалились, а после стало не до них. Все смешалось. Свои и чужие были повсюду: спереди, сзади, по сторонам. Куда ни брось взгляд, везде кипел бой, сыпались градом удары, свистели стрелы, крошились щиты, кто-то падал, поверженный, а иные вставали с колен, чтобы одержать новую победу.

Реальный мир смешался и стерся, растворился в звоне мечей, криках, стонах. Время то ли замедлилось, то ли ускорилось, а может и вовсе растаяло, отступило перед величием битвы и пиршеством смерти. Хан даже забыл о боли: то ли жар схватки лишил его чувствительности, то ли действовало отвратительное горькое питье, принесенное лекарем перед боем. Талгат не думал сейчас ни о чем ином, он хотел лишь поскорее добраться до заветной цели.

В воздухе разлился долгий пронзительный стон боевого рога. Было в нем что-то настолько тоскливое, что хан вздрогнул, вырываясь из бешеного круговорота смертей, враз остыл, обернулся. Всего полминуты понадобилось ему, чтобы раскроить голову неудачливому противнику. Затем, ведомый твердой и опытной рукой, конь хана выбрался из общей схватки и поднялся на небольшой бугорок, откуда открывался вид на только что пройденную дорогу.

Да, все верно, рог трубил не зря: хольдинги, повинуясь чьему-то приказу, сдвинулись позади с обеих сторон, перекрывая недавно пройденный узкий участок между обрывистым склоном оврага и нагромождением валунов, отсекая отряд хана от подкрепления. В ход пошли копья и дротики, они скосили кочевников, словно спелые колосья по осени. А затем на дорогу полетели вязанки дров, пропитанные горючим маслом. Кто-то ткнул в сухое дерево факелом, и огонь с треском взметнулся на высоту человеческого роста. Прорваться сквозь эту завесу стало невозможно.

Уцелевшие всадники бросились врассыпную в надежде найти обходной путь. Однако из-за спин хольдингов выдвинулись телеги, груженные камнем. Они приблизились к дороге и выстроились в линию, возницы покинули свои места, перерезали постромки, отпуская коней, а затем сбили колеса, намертво перекрывая тяжелой преградой путь атакующим.

Талгат слишком поздно понял, что его просто заманили в ловушку. Преграда была выставлена идеально — ни взять с налету, ни опрокинуть. За закрывшимся кольцом осталось едва ли больше трехсот верных хану всадников, горсть против нескольких тысяч. Конечно, пожелай этого нойоны, можно было бы прорваться в стороне от основной дороги, где линия защиты ослабевала, но, к разочарованию хана, на стенах Витахольма внезапно взревели рога, замелькали цветные ленты — город приказал отступать.

Великий Хан замер, наблюдая, как один за другим кочевники, еще пять минут назад следовавшие за ним, разворачивались и устремлялись к воротам. Нойоны оставили своего повелителя, теперь в этом не было сомнений.

Губы Талгата искривила злая улыбка, а из груди вырвался смех, разбавленный горечью. Резким движением хан сорвал дорогую застежку, скрепляющую плащ, и алая ткань соскользнула под ноги, смешиваясь с грязью и кровью. Солнце вспыхнуло на позолоченных чешуйках доспеха, рассыпало искры по земле, ослепляя, но и указывая дорогу к Великому Хану.

Казалось, что бой мгновенно утих, противники раскатились в стороны, тяжело дыша и жадно ловя столь необходимую передышку. Вокруг кочевников образовалось пустое пространство. Оно подчеркивало всю безнадежность, всю отчаянную бесполезность дальнейшего сопротивления.

Краем сознания хан отметил, что на переднюю линию врагов стали тяжелые щитоносцы, за ними выстроились лучники. Хорошая позиция — цель видна как на ладони, если не первый залп, так десятый решит исход сражения. Окруженные кочевники уже поняли, что им не уйти живыми. Все они замерли рядом с повелителем, прикрывая его щитами и телами.

Но Талгат лишь раздраженно отмахнулся. Он был воином, одним из сильнейших во всей степи. Он был правителем, на долю которого выпали великие победы, свершения и перемены. Он был лидером, сплотившим множество мелких родов. Это он заставил хулайд и ойра встать под одно знамя, он сделал так, чтобы тайгута и зайсан научились понимать друг друга. Он привел своих соплеменников на плодородные земли, дал им надежду на иную судьбу. И пусть сейчас военачальники обернулись против хана, для большинства кочевников жизнь никогда не станет прежней.

Был ли поступок нойонов ошибкой, предательством, точным расчетом или мудростью? На этот вопрос Великий Хан не мог ответить. Ведь отчасти это было правильно — отказаться от того, что не пускает вперед, топит, тянет ко дну, как слишком тяжелая одежда — незадачливого пловца в бурном потоке. И все же боль от предательства сжала могучее сердце. Оставалось надеяться, что усилия хана не пропадут даром, и после его смерти, наконец, будет заключен взаимовыгодный договор.

После его смерти… Хан мысленно повторил эту фразу несколько раз и понял, что она не вызывает ровным счетом никаких эмоций. Он видел смерть бессчетное количество раз, он сам был смертью. Так чего бояться теперь? Всякий путь имеет окончание, и не ему, Великому Хану Талгату из рода Арвай, бежать от своей судьбы, трусливо поджав хвост.