Неучтенный фактор

– Кавалерийскую, – мстительно уточнила Настя и хитро покосилась на нее.

Если бы кто-нибудь случайно подсмотрел в эту минуту, как рассмеялась Норма Норвилене, он сразу и навсегда прекратил бы ее бояться.

– Ох, Настя! А собак пограничных ты еще не научилась рисовать? Или кошек-медсестер? – сквозь заразительный хохот приговаривала она. Настя, от природы наделенная хорошим чувством юмора, выкатывала глаза и делала рожки, подыгрывая ей: «Муу-уу… Я корова-сапер… На моем поле много мии-иин!»

Потом перестала дурачиться и серьезно произнесла:

– Когда я вырасту, я буду генералом, как дедушка!

Норма только руками развела.

В тот день Настеньку забрали раньше обычного. Норма без сил упала в глубокое кресло и предалась непривычным для себя размышлениям. Конечно, она была удивлена внезапно прорезавшимся даром ребенка – точнее, необычайно сильной защитой, которая не давала обнаружить его раньше. Что теперь делать с Настенькой, она совершенно не представляла. Так как Норма успела некоторым образом привязаться к девочке, ее судьба оказалась ей как бы небезразлична. И это открытие тоже нельзя было назвать приятным для Нормы. Никаких привязанностей ни к кому и ни к чему – разве не этого она требовала от своих подчиненных? Также ее потрясло уверенное заявление Насти о том, что она «убивает только мертвых». Норма и сама раньше не раз задумывалась над морально-этическими, так сказать, аспектами своей деятельности (то есть, простите, над тем, что обычные люди видят как мораль и этику). Для нее эта сторона открывалась как целесообразность с точки зрения общего баланса энергий. Конечно, Норма часто замечала, что жизненная сила у людей, которых «вели» сотрудники ее отдела, большей частью просто отсутствовала, но она еще не облекала свою мысль в такую четкую и ясную форму – «они же мертвые». Она глубоко задумалась также и над замечанием Насти о том, что «она хорошая». Норма никогда в жизни не догадалась бы раздавать такие странные оценки людям. Она привыкла рассматривать все явления, в том числе и людей, только через призму полезности. На ее взгляд, «хорошим» можно было назвать, например, задание, выполненное в срок, что называется, без сучка без задоринки. Или поведение человека, которое в тот или иной момент принесло пользу делу. Но может ли человек быть «хорошим» или «плохим» вообще? Как это? В состояние, похожее на депрессию, ее вогнали и неожиданные размышления на тему, что же такое «полезность» и на кой ляд она, в общем-то, сдалась, и насколько она расходится с понятием универсальной целесообразности, представление о которой Норма имела.

Так она сидела, свернувшись в клубочек, все больше и больше цепенея, пока незаметно для себя не заснула. Ближе к полуночи ее разбудил дикий трезвон. Это явилась ее подруга, известная актриса. Норма, очень мрачная после тяжелых раздумий, решила было не открывать дверь, но разве от проблем убежишь таким образом? Вздохнув, она медленно закурила, послушала некоторое время непрерывные звонки, убедилась, что они в скором времени не прекратятся, и со всей прямотой своего характера, в подобные минуты достойной восхищения, отправилась открывать дверь, не дожидаясь, пока охрана выйдет из себя. Охрана обычно терпела секунд сорок, по истечении которых нежелательного гостя постигала участь корабля в бермудском треугольнике – он исчезал.

Подруга была сильно навеселе и отчаянно ругалась – на нее, на свой театр, на подлых конкурентов и на злодеев-режиссеров. И вообще, на всю страну и на весь мир… Это была очень красивая породистая брюнетка, постоянно экзальтированная и ужасно странная в повседневной жизни. Если это кому-то интересно, можно еще добавить, что в младенчестве будущую актрису крестили как Марфу, а по документам она являлась Мартой (что в принципе одно и то же). На сцене она выступала совсем под другим именем. Норма считала, что актриса выбрала ее в подруги преимущественно из стремления к оригинальности, заглушая свой страх перед ней всеми доступными средствами. Норма, к сожалению, и тут была права. Но бесконечные гневные тирады успокоили ее и даже немного рассмешили, за что она в общем-то осталась благодарна подруге.

* * *

«Когда же дождь?» – томился Ванька, девятнадатилетний бывший студент, бессмысленно уставившись в невыразительный прямоугольник черно-белого телевизора. Балет. А за окном притихла его родная деревня. Пасмурный день, небо, затянутое серыми тучами и липкая духота. Бархатный август иногда оборачивался таким безобразием. Как будто что-то зловещее повисло в воздухе.

Выпадают-таки в начале осени свободные дни, подобные этому – от силы два-три. Сенокос закончен, птицы – на юг, люди – в теплые дома, охота еще не объявлена, урожай чуть-чуть не поспел, поэтому лихорадки с засолкой-закваской пока нет. Родители Ивана с его младшей сестренкой, ученицей теперь уже восьмого класса, уехали в райцентр на школьный базар, заодно проведать бабушку с дедушкой. Они должны вернуться завтра, а на Ивана легла ответственность за двух коров и теленка. Ему это было не впервой.

Он любил свой просторный, прохладный дом с двумя печками в разных его концах – чтоб зимой было теплее, множеством комнат и жилой в летнее время мансардой. Типичный якутский проект. На другом конце необъятного двора, густо заросшего шелковистой травой изумрудного цвета, находился теплый хотон с отдельным двориком для сена, выгоном для телят и прямым выходом на так называемую «коровью тропу». Очень удобно. Утром надо только не полениться пройти весь обширный двор, дойти до хотона, отодвинуть там три жердочки на черном входе – и буренки, радостно мыча, по «коровьей тропе» сами устремляются на пастбище, а зимой на водопой, увлекаемые опытными товарками-лидерами. Вечером тоже обычно возвращаются сами и громко подают голос, требуя отворить им их законное жилище. Правда, иногда по какой-то причине то одна, то другая корова отстанет от толпы, и то одна, то другая хозяйка, беззлобно ругая загулявшую кормилицу, отправляет детей на велосипедах на ее поиски. Триумфальное возвращение нерадивой сопровождается долгими смешными рассказами о том, «где она была и что она делала».

Всю жизнь бы прожил Ваня вот так, в тихих, разумных заботах и неторопливом созерцании, да и родители вроде не против, только вот родня достала – «учись, учись, сколько можно коровам хвосты крутить». Может, они и правы – работы-то здесь нет, придется заниматься исключительно своей «личной фермой». Если очень сильно повезет, ему в лучшем случае светит место кочегара в котельной, ну или шофера, после соответствующих курсов. Совхозные доярки и дояры жили отдельно, как бы в пригороде (придеревне?), и два огромных, образцово-показательных, бетонных хотона-монстра, которые они обслуживали, не вызывали у Ивана никаких теплых чувств. В деревне считалось, что общественные коровы слегка сумасшедшие, а их доярки пьют как лошади, потому что получают слишком много денег.

Так вот, с образованием у Ванечки, по прозвищу Кугас (так его прозвали еще в детстве, действительно из-за природного светлого оттенка волос), случился серьезный сбой. Более-менее успешно закончив среднюю школу, он довольно легко поступил на инженерно-технический факультет госуниверситета в Туймаде. Не то чтобы его сильно привлекала профессия, просто там конкурс был самый низкий. Так было всегда. Одно место – один абитуриент. Или даже 0, 72. При этом ИТФ-шники считались, наряду с питомцами физкультурного, главными нарушителями общественного спокойствия на Сергеляхе 7 – якутском студгородке, и вообще редкими экземплярами, позорящими доброе имя студента, а злые языки называли просто «иногда трезвым факультетом». Что, как Иван позже узнал на своем личном опыте, хоть и не являлось абсолютной истиной, но подбиралось к ней весьма близко. Самый престижный, исторический, куда он всегда втайне мечтал попасть, был ему заказан – никто, даже сам ректор, не смог бы помочь ему, с его аттестатом, преодолеть конкурс в 14,5 человек, из которых половина – медалисты, а другая половина – победители всяческих конкурсов и просто льготники, но все с хорошими аттестатами: ребята из многодетных семей, сироты и сержанты советской армии… А армия издали грозила Ивану здоровым красным кулаком… Он предпочел переждать в теплых стенах учебного заведения, но в глубине души всегда знал, что ЭТО его когда-нибудь настигнет. А жаль. Пусть ему и не нравилась учеба, зато было весело; правда, девчонок было на их курсе всего две, ну да не беда, зато парни подобрались отличные. Разудалые вечеринки в общагах у девчонок-филологов, походы в кабаки чисто мужской компанией, состоящей из пятнадцати одногруппников, трясучка перед экзаменами, всегда радостные приезды домой на каникулы и футбол до изнеможения с бывшими одноклассниками на соседнем лугу – теперь придется со всем этим расстаться. На два года.

7

Сергелях – неофициальное название студенческого городка в Якутске. Не путать с дачным поселком Сергелях в пригороде того же Якутска

В окно нетерпеливо постучали. Так делали только его друзья, исключительно из хулиганских побуждений. Им нравилось таким образом возвещать о своем приходе, пробираясь по густому палисаднику мимо окна его комнаты. В их деревне разве что на ночь, да и то не всегда, закрывали только ворота и калитку; о домашних засовах имелось слабое представление. А знаком того, что дома никого не осталось, служила палочка, которой просто слегка подпирали снаружи дверь террасы.

Ваня обрадовался, быстро нацепил футболку и выскочил на террасу. Действительно, пришли ребята, его однокашники: Петька и Байбал. Последний, победно улыбаясь, показал бутылку красного вина, спрятанную во внутреннем кармане куртки: «Вот, отоварил свой талон!» Петька был настроен на романтический лад: предложил выпить заветную бутылку в лесу, «под сенью акаций». Ванька охотно согласился и засмеялся, глядя на ленящегося Байбала: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина!». Детское прозвище Байбала, Ырыган, что значит «худой», и доныне являлось весьма актуальным – в столь почтенном, как им казалось, возрасте. Байбал только хмыкнул, корча страшные рожи, показывая тем самым, что примиряется с перспективой тащиться с друзьями в лес. Ванька захватил из дома железную кружку, которую всегда таскал в школьные походы.

Друзья зашагали в сторону леса. Шли не спеша, травили анекдоты, по пути наелись ягод, которых в то лето уродилось много. Наконец деревня скрылась из виду за стволами берез и сосен, а в воздухе разлился густой хвойный запах, застрекотали кузнечики. Над головами друзей стаями кружили мошки и слышалась тихая комариная песнь – конечно, не такая назойливая, как летом. «Ну, как там „наше“ место стоит?», – сказал Петька, первым ступая на секретную тропку, ведущую к их шалашику, расположенному в узкой темной лощине, прямо на границе с заказником. Про существование этого места знали только они трое. Свой уютный шалашик из веток, столь удачно поставленный ими несколько лет назад, они обнаружили в хорошем состоянии. Да и что могло с ним случиться за неделю? Ребята вошли туда, как к себе домой, ревниво оглядели, затем по-хозяйски расположились – кто на бревнышке, кто на теплой земле. Байбал достал штопор, который всегда носил с собой и ловко откупорил бутылку. Ярко-красная струя напитка полилась в кружку. Первым пригубил Петька и, отмахиваясь от мошек, передал Ивану.

Вдруг мирные стрекочущие звуки леса прервал ружейный выстрел. Потом еще раз. «Деревенские, что ли, по заказнику разгуливают?», – удивился Байбал. «Может, наши, а может, городские приехали» – высказал предположение Ванька. Они спокойно продолжали свое застолье, когда совсем близко от них послышался треск сучьев. Ребята недоуменно переглянулись. Ванька первым покинул укрытие и торопливо выбрался наверх, к лесу; за ним Байбал. Ждали они недолго. Почти сразу из лесной чащи вынырнул незнакомый высокий мужчина, одетый, как городские одеваются на охоту, но без ружья. Мужчина, казалось, обрадовался им. Он был явно не из местных, что и подтверждала его просьба: «Парни, я тут от своих отстал. Мы сегодня утром на уток приехали. Лагерь разбили на поляне возле большого озера, а тут все лес да лес». Ребята переглянулись. Объяснить дорогу не представлялось возможным. По причине отсутствия таковой. Немного посовещавшись втроем, Ванька с Байбалом вызвались проводить охотника к лагерю, тем более, что эту поляну они отлично знали, она совсем недалеко – если знать, как идти. Петя остался их ждать и сторожить шалашик с вином.