Неудачница

— Я держу своё слово. Всегда, — сквозь зубы проговаривает шеф, не глядя на меня.

— Думаю, простого слова мне будет мало. Предлагаю внести изменения в контракт, — смотрю на него, жду гневной реакции.

— Завтра же этим займёмся, — обдаёт холодом шеф, а я не сдерживаюсь и растягиваю на губах довольную улыбку.

— Быть моей девушкой вам не претит, — замечает шеф, начиная продвигаться в сторону распахнувшихся настежь дверей: таким образом гостям сообщали, что настала пора подниматься в обеденный зал, где всех ожидал хозяин вечера…

— Лучше быть вашей девушкой, чем вашей рабыней, — вылетает из моих уст быстрее, чем я успеваю это остановить.

— Так вот что вы думаете о своём контракте, — вновь цедит шеф, и я вижу, как под его скулами перекатываются желваки.

— Было бы странно, если бы я думала иначе, — тихо заметила я, слегка окрылённая открытостью нашего диалога.

Похоже, моё стеснение от отсутствия верхней части белья уравновесилось неудобством шефа от вынужденной откровенности: и мы оба, наконец, смогли говорить нормально. Без всяких ограничений в виде положения "хозяин — рабыня" или "начальник — подчинённая". Нам обоим было не по себе, и это, как ни странно, шло на пользу диалогу.

Но, вопреки моим ожиданиям, на моё высказывание Глеб Самойлович ничего не ответил. Лишь чуть плотнее прижал мою руку, вынуждая подстраиваться под его шаг.

— А где дети Артура Назаровича? — спрашиваю, когда мы вновь проходим холл с фотографиями хозяина в молодости (к слову, симпатичный был мужчина: статный, темноволосый, с красивым породистым лицом и слегка наивным взглядом), — Почему-то в доме висят только его фото…

— Он приказал убрать все изображения своих детей, — негромко ответил шеф, — Чтобы ни у кого не получилось их сглазить.

— Ужас какой, — нахмурилась я, входя с шефом в просторную кабину лифта, которая должна была умчать нас на верхний этаж, где был расположен ресторан для гостей, — и как они к этому отнеслись?

— После появления в его жизни всей этой экстрасенсорики, все его отпрыски резко ограничили своё общение с ним, — без интонаций произнес Глеб Самойлович, стараясь говорить так тихо, чтобы его могла слышать только я, а не все присутствующие в кабине лифта — в количестве более двадцати человек.

— Я могу их понять, — шепнула я, чуть приблизившись к шефу.

— Как и я, — одними губами ответил тот.

— А почему Татьяна не посещает приемы этого человека? — не удержавшись, вновь полюбопытствовала я.

Неужели двоюродной племяннице губернатора сложно надеть на себя что-нибудь светлое и ублажить старика? Насколько я поняла, на подобных мероприятиях собираются все богатые и влиятельные люди нашего города, а Таня была дочерью какого-то очень известного бизнесмена, имеющего родственные связи с главой нашей федеративной единицы.

— Потому что ей больше всех досталось от причуд родного отца, — Глеб Самойловчи опустил голову, и наши взгляды встретились, — ведь она последняя женщина в роду.

Доходит до меня медленно… но, когда всё-таки доходит…

— Таня — дочь Артура Назаровича? — выдыхаю пораженно.

— Да. Но она давно не живёт со своим отцом, предпочитая над головой крышу дома двоюродного дяди, — кивает Бондарев, и в его голосе я впервые слышу какие-то отголоски чувств…

Они были вместе!

Что же между ними произошло?..

Но сосредоточиться на мысли не получается, потому что в этот момент двери лифта открываются, и мы оказываемся в огромном ресторане, с самым удивительным интерьером, который я когда-либо видела! Это даже не передать словами, единственное, что могу сказать, это, что все пространство было оформлено в том же «приземленном», словно «приплюснутом» стиле, что и «зал брожений», и украшено причудливыми стеклянными статуэтками, но работа была выполнена с таким тончайшим вкусом, что низенькие столики, ломившиеся от изысканной еды, как и плоские белые диваны, и ворсистые мягкие светлые ковры, сочетались друг с другом идеально и смотрелись просто невероятно! Особенно на фоне ночного города, что окружал нас почти со всех сторон, горя разноцветными огнями за толстым стеклом стен.

Странно, что в помещении не холодно… батарей я нигде не вижу, кондиционеров тоже (стены-то, как я уже говорила, стеклянные), так откуда же тепло?

— Хейфец превзошёл сам себя, — негромко проговорила статная брюнетка с явно сделанными губами и, если не ошибаюсь, грудью.

Пожилой мужчина невысокого роста, что вёл её под руку, согласно кивнул:

— Да, кажется, в прошлом году здесь был бассейн…

— Могу понять Артура, зачем он ему теперь? — подняв одну идеально черную бровь и чуть покачав головой, произнесла брюнетка, — Дети всё равно разъехались. Ходят слухи, что даже от наследства отказались…

— Про младшего не знаю, ему ж вроде ещё семнадцати нет? — без особого интереса уточнил пожилой мужчина, — А вот Танечка — да. Она, говорят, сказала всё отцу в глаза…

Я покосилась на Глеба Самойловича, но его лицо стало абсолютно непроницаемым.

Понятно… Перевожу взгляд на центральный стол и разглядываю Артура Назаровича Хейфеца. Статный, как и на фотографиях, всё ещё красивый и всё ещё сохранивший тот самый наивный взгляд — этот мужчина приковывал к себе внимание дам вне зависимости от возраста. Даже мне стало жаль, что он так повернулся на всей этой экстрасенсорике — мужчине было от силы пятьдесят лет! Да ему ещё жить и жить! И продолжать влюбляться! И детей, в конце концов, новых плодить! Что ж он так рано навесил на себя ярлык вдовца? Ну, да, не повезло с женами, Бог обделил их здоровьем, но он-то жив! У меня двоюродная бабка была четыре раза замужем, и тоже ни один муж не дожил до сегодняшнего дня, — так она не унывает! Растит детей и внуков! И проблем себе лишних не выдумывает — с проклятьями да сглазами.

— Мила, — голос шефа раздаётся так неожиданно и так близко, что я непроизвольно вздрагиваю.

Поворачиваюсь к Глебу Самойловичу, заглядываю в глаза.

— Пройдём за наш столик? — негромко спрашивает Бондарёв, взглядом давая понять, что я веду себя… неподобающе.

Короче, пялюсь на хозяина небоскрёба, стоя посередине прохода.

Коротко киваю и следую за шефом. Весь остаток вечера провожу в тяжелых раздумьях, как помочь отцу Татьяны. Есть у меня такая черта в характере — когда вижу какую-то сильную несправедливость, тут же начинаю по этому поводу вибрировать: и либо это заканчивается поиском «виноватых» и оправданием «невинных», либо выливается в скандалы, с выяснением правды, либо (в самых крайних случаях) завершается, пусть и нескоро, моим успокоением, когда я понимаю, что реально не могу ничем помочь…

До самого возвращения домой, мы с шефом только и делали, что общались с разными знакомыми Бондарёвых, затем находили минутку на быстрый перекус и снова вливались в светские разговоры. На таких мероприятиях договоры не подписывали, зато находили удачных инвесторов, обменивались опытом, делились последними новостями (какими можно было делиться), устанавливали новые связи и узнавали нужную информацию, выявляя тенденцию развития дальнейших бизнес отношений. К слову, я удивилась, когда узнала, что у некоторых госчиновников в собственности имеются заводы и компании, которых по закону у них быть не должно…

В итоге — совсем не заметила, как пролетело время.

Мой второй официальный выход в свет, наконец, закончился… И не могу сказать, что я была впечатлена: да, вокруг было много лиц «из телевизора», много богатеев и воротил, много известных в городе творческих людей, — но весь их лоск не трогал меня. К своему удивлению, на протяжение всего ужина я оставалась спокойной и, более того, совсем не переживала из-за снятого с меня на выходе бюстгальтера: могу предположить, что это было связано с абсолютным равнодушием окружающих к моей груди (поскольку, косых взглядов я на себе не поймала ни разу, а, может, просто не заметила), но на самом деле всё было намного проще — по сравнению с бедой семьи Хейфец, моя неприкрытая лифчиком грудь просто не имела права называться проблемой…