Неудобная правда о взятии рейхстага. Поиск, исследование, реконструкция
Шрифт:
Уже примерялась и готовилась к прыжку в сторону вазы, когда краем глаза заметила мельтешение за спиной отца. Из-за угла высунулась любопытная моська Ники. Судя по взгляду, нахмуренным бровям и надутым щечкам, ей Олег Граф совершенно не понравился, и я была с ней солидарна!
– А я тебя не прошу, а приказываю, если ты еще не поняла. Анфиса, не тяни! – бросил на кофейный столик папку отец, а следом за ней и ручку, которую рванул из нагрудного кармана пиджака. – Подписывай, я сказал! По-хорошему.
Ага.
Да-да, щас!
Разбежалась: волосы назад.
– Я уже сказала, я
– Осмелела, я смотрю? – дернул меня за руку отец, да так ощутимо, вышибая дух, что перед глазами мушки заплясали.
– Не трогай меня! Осмелела. Да! – задрала нос и, улучив момент, пока папенька отвернулся, стрельнула глазами в сторону папки и махнула Нике ладошкой из-за спины “родственничка”. Мелочь была ужасно сообразительна и, деловито кивнув, подхватила подол своего пышного платья, вышла из-за угла, сказав:
– Дласте, дяденька!
Отец растерянно крутанулся, оборачиваясь, но руку мою так и не отпустил. Рыкнул:
– Уйди отсюда, ребенок!
Но не на ту напал. Доминика не подумала даже с места сдвинуться.
– Фу, как невезливо, – сморщила носик принцесса. – Бубля говолит, сто везливый человек всегда долзен говолить: здлавствуй, спасибо и позалуйста. А иначе это плямо моветун.
– Моветон, – кивнула я и прикусила губу, сдерживая рвущийся наружу смех. Второй рукой пробралась отцу за спину, цепляясь пальцами за его пиджак. Чтобы в случае чего, хотя бы на доли секунды, но задержать его.
– Деточка, моветон – это лезть в разговоры взрослых, когда тебя не спрашивают. А ну, брысь!
– Я вам не коска! – надула губы Доминика. – Вы злой!
– Это я еще добрый. Не зли меня, ребенок, пойти прочь к своим родителям. По-хорошему прошу!
– Не могу, – пожала плечами Доминика, сложив ручки за спиной. С диадемой на голове и царской осанкой, прогуливаясь неторопливо по номеру, подбираясь ближе к кофейному столику, на котором все еще тоскливо лежала памятная папка.
– Это почему это?
– Папочка уехал. И он лугается, если я хозу по отелю одна.
– Но сюда же ты как-то пришла? Как? – кажется, отвлекающий маневр на отца подействовал как нельзя лучше. Он уже и думать забыл про документы и отпустил мою руку, наблюдая за принцессой.
– Как-как?! Нозками! – топнула каблучком туфельки Ника. – Дяденька, вы еще и глупый, оказывается.
Господи, когда все это закончится, я ее расцелую и затискаю!
Я уже в открытую лыбилась, а отец зеленел, бледнел, краснел и, в конце концов, грозно рявкнул:
– Вон отсюда!
Я машинально вздрогнула и насупилась.
– Не рычи на ребенка! – зашипела на отца, а вот Нику совсем не проняло рычание Олега Георгиевича. Она подошла к нам и, задрав взгляд снизу вверх, с ангельской улыбкой пропела:
– Кто последний, тот дулак!
– Что это значит?!
Но ответом отцу послужил удар маленькой проказницы каблуком в ботинок.
– У-у-уй! Дьявол! – скрючился папа с выражением вселенской боли на лице, скача на одной ноге.
– Вообсе-то я челтенок! – возразила дерзкая мартышка.
–
Ника, хватай и беги! – крикнула я, и мелочь, подорвавшись с места, хватанула со стола папку и ураганом, шурша платьем и стуча маленькими каблучками туфелек, полетела вон из гостиной.– Стой, мелкая!
Отец попытался рвануть следом, но я на чистых рефлексах, мертвой хваткой вцепилась в его пиджак. Притормаживая, отодвигая в сторону и уворачиваясь от взмаха его грузной руки, когда он, запнувшись, чуть не повалился на диван, а я резко рванула в сторону вазы. Долетев в один размашистый шаг и схватив ту тяжеленную бедолагу, хорошенько этой глиняной штукой приложила по спине “любимого папеньку”. Ваза скатилась, упала на мраморный пол и с обжигающим сердце треском раскололась. Сыплющий проклятиями Олег Георгиевич, пыхтя, на считанные мгновения потерялся в пространстве и схватился за спину, красный, как рак, вереща:
– Мерзавка! На собственного отца подняла руку!
– Надо было уходить по-хорошему. Па-по-чка! – бросила я.
Крутанулась, подхватила подол платья и побежала следом за ребенком, путаясь в длинной юбке и шатаясь на каблуках, как заправский пьянчужка, чуть пару раз не навернулась. Едва ли не кубарем вылетев из гостиной, заметила, что Ника схватила стоящий в углу скейт. Мелочь на всех парах, в платье и с папкой под мышкой, вскочила на доску и вылетела в коридор, помчалась, шелестя колесами по мраморному полу, куда глаза глядят, прокричав мне:
– Фиса, догоняй!
Мое сердце бухало в груди, а на лице, как приклеенная, сияла дурацкая улыбка. Хотелось взять и расхохотаться: громко, заливисто и от души! И я обязательно вернусь к этому шкодливому желанию. Но позже. А сейчас позади уже слышались тяжелые шаги опомнившегося родственничка, пыхтение, ворчание, и все эта звуковая какофония становилась ближе. Я, сделав глубокий вдох, снова задрала юбки, закатывая глаза, и прибавила скорости.
– Стой! Анфиса!
– Угу.
– Вернись, кому говорю!
– Ага, уже бегу!
Юркнула в открытую дверь, вываливаясь в коридор. Проскользив туфлями по полу, чуть не налетела на Флоренцию, которая скомандовала:
– Беги отсюда! Живо!
Бежать, так бежать.
Спринтерский марафон еще не завершен, финиш далеко, подхватываем подол и перебираем отсюда ногами, дорогуша.
Только далеко уйти не позволило любопытство. Я припустила вперед, а уже буквально через пару-тройку метров услышала жутчайший грохот и насмешливое:
– Олег Георгиевич, какая встреча! А что ж вы сразу в ноги-то падаете?
Я удивленно притормозила, обернулась, судя по всему, Флоренция поставила отцу подножку, и тот, вылетая следом за мной из номера, в прямом смысле слова пролетел по коридору, в данный момент распластавшись на полу.
Ох, жестоко!
Но, черт побери, никто не давал ему права нас с чертенком обижать! Будет знать, как связываться с женщинами семьи Нагорных! Это вам не тепличные ромашки, а самый что ни на есть боевой отряд!
– Флоренция, сколько лет, сколько зим! – съязвил отец, а я, не теряя времени, воспользовавшись организованной мне Фло форой, снова срываюсь на бег, догоняя завернувшую за угол на скейте Нику.