Неугасимый огонь

– Я не убивала своего ребенка, – Софья понимала, что инициативу терять нельзя. – Клянусь именем Сары-ла-Кали.

Терезита презрительно фыркнула. Она собрала карты и принялась их тасовать, не сводя глаз с этой непрошеной гостьи.

– Раньше надо было говорить об этом, ты же ушла, как чужачка, как шлюха. Ты и есть шлюха, – в словах Терезиты была неприкрытая ненависть.

Софья не стала ей отвечать. Терезита всегда ее ненавидела. Софья не представляла, на кого в таборе она могла положиться. Ее авторитет среди герильеро для цыган ничего не значил. Война против французов была кампанией, которую вели чужаки между собою. А они, цыгане, в ней участия не принимали. Она смотрела на Хоселито, он оставался единственной надеждой, на которую ей приходилось рассчитывать. Но и Хоселито к ней по-человечески не относился прежде.

– Разве я пришла бы сюда, не будь у меня серьезной на то причины? Я не убивала свою дочь Сару.

– Мы можем тебе поверить, у нас есть для этого основания, – признался Хоселито.

– А что Пако рассказал вам, как все произошло?

– Мы не говорим о нем, – Хоселито поднял руку, призывая ее молчать.

– Ей нет здесь места, – раздался мужской голос откуда-то из полумрака пещеры. – Это по закону рома.

– Я здесь решаю, что против закона, а что нет, – твердо произнес Хоселито. – Она пришла сюда по своей воле, у нее должна быть причина.

Он поднял кувшин, сделал несколько глотков и утер рот рукой.

– За тобой ходит смерть, – сказал он. – Карлос мертв, твой ребенок тоже.

Софья почувствовала, как кровь отхлынула у нее с лица. Ей показалось, что она свалится в обморок, но потом сообразила, что речь шла о маленькой Саре, а не о Рафаэле. Значит ему известно о Карлосе.

– У Карлоса был свой путь в жизни, свое предназначение и он следовал ему, – ответила Софья. – Мы все должны подчиняться судьбе.

Хоселито ничего не сказал, а по-прежнему смотрел на Софью. Потом кивнул.

– Это правда. Можешь сесть, я выслушаю тебя.

Софья села на корточки и оперлась на стену. Ей когда-то приходилось много так сидеть, отвыкнуть она не успела. Танцующие языки пламени, длинные подвижные тени, спертый вонючий воздух – все здесь было как прежде. Эта привычная обстановка придала ей уверенности. Когда она говорила, ее голос ничем не выдавал переполнившего ее отчаяния.

– Братья и сестры, я пришла к вам потому, что мне причинили большое зло.

– Обожди, – прервал ее Хоселито. – Мы не можем разбираться с твоим новым несчастьем, пока не улажены наши прежние раздоры. Ты покинула табор.

Софья ждала такого поворота событий, поэтому у нее был заготовлен ответ.

– Пако сказал, что я убила Сару и каждый из вас ему поверил. Но убил ее он. Пако швырнул ее через всю пещеру, и она размозжила себе голову о стену.

Уже прошло столько лет, но вспоминая ту ночь, Софья вновь почувствовала боль в душе и в ее сердце вспыхнула ненависть к этому человеку, до сих пор остававшемуся ее мужем.

Хоселито кивнул.

– Теперь мы это знаем. Что делать с твоим мужем, тоже знаем. А с тобой?

– Она – подлая чужачка и шлюха, – проворчала Терезита.

– Тише! – рявкнул Хоселито. – Придержи язык, – он снова повернулся к Софье. – Ты верила в законы рома?

– Я верила в них, как только могла, как мне позволяло мое предназначение. Я не предавала огонь табора, клянусь, что никогда, ни одному чужаку ничего не рассказывала о нас, цыганах.

– Ты не предавала наши знаки?

– Ни за что, – продолжала отрицать Софья.

– Ты никогда не рассказывала чужакам о «больших фокусах» или о снадобьях, обвиняла ли ты цыган?

– Никогда – и в этом клянусь.

Невидимый голос произнес из темноты.

– Она предавала музыку, она пела за деньги.

Сейчас Софья узнала этот голос. Он принадлежал Томасу, брату Зокали. Он ее всегда недолюбливал. Впрочем, ее все недолюбливали, за исключением Фанты, Карлоса и, пожалуй, Зокали.

– Это все Пако, он заставлял петь меня за деньги, – сказала она. – По его милости я могла или петь или стать шлюхой.

Хоселито вернулся к главному.

– Ты не убивала ребенка?

– Нет, – повторила она.

– Хорошо. Но ты сбежала, ты покинула наш огонь – для чего ты пришла сейчас?

Софья вздохнула. Теперь все зависело от Хоселито. Если он твердо придерживается законов рома, она одержит победу.

– У меня есть еще ребенок, – прошептала она. – Мальчик семи лет. Пако похитил его.

– Этот мальчик – сын твоего мужа?

– Нет, Рафаэль не его сын. Это ребенок от чужака, он не рома.

– Тогда ты – шлюха, – холодно сказал Хоселито. – Терезита, выходит, права.

– Может и так. Но мои грехи – это мои грехи, а не моего сына. Закон рома утверждает, что дети – благословение, ниспосланное свыше, им нельзя причинять вреда.

– Правильно, но почему ты думаешь, – он колебался, – почему ты думаешь, что человек по имени Пако причинил ему вред?

– Потому что он злой человек. Он обманщик и не чтит законы рома. Вам всем это известно. Он хочет за ребенка получить выкуп. У меня нет денег. Если он об этом прознает, что будет с Рафаэлем? – Ее голос дрогнул. Софья себе за эти дни боялась задать этот вопрос, иначе решимость и воля покинули бы ее. Она с трудом сдерживала слезы.

Никто не произнес ни слова. Хоселито потянулся к кувшину, взял его и выпил еще вина.

– Даже, если все, что ты говоришь – правда, чего ты от нас хочешь? – произнес он наконец.

– Я хочу пойти в пещеру Пако и потребовать у него отдать мне сына. Без вашей поддержки я не смогу этого сделать.

Обстановка в пещере резко изменилась. Терезита вернулась к своим картам, Инмакулада замерла в своей обычной позе с ребенком на руках. Раздались шаркающие шаги обитателей пещеры, возвращающихся к своим обыденным делам. Всех больше не интересовало, что будет дальше, словно каждый уже знал то, чего еще не знала Софья.

– Что это значит? Скажите мне, в чем дело? – У нее больше не было сил демонстрировать здесь присутствие крепкого духа, его практически у нее не осталось. Голос у Софьи сорвался и по щекам потекли слезы. – Рафаэль уже мертв, да? Да, он мертв и вы знаете об этом.

– Успокойся, – прервал ее Хоселито. – Мы ничего не знаем, клянусь нашим костром.

– Тогда помогите мне.

– Мы не можем тебе помочь.

– Господи, ну почему? – Она переводила глаза с одного знакомого ей лица на другое, но цыгане безучастно смотрели на нее.