Неуловимый Хабба Хэн. История, рассказанная сэром Максом из Ехо

В ее голосе нет и тени обиды, только бесконечное удивление. Дескать, я же тебя знаю, ты просто не мог промолчать. А ты все-таки промолчал, ну надо же!

— Некоторые вещи захочешь — порасскажешь, — объясняет Макс. — Не выговариваются, и все тут. Хотя, казалось бы, скрывать тут особо нечего. Думаю, именно поэтому они становятся тайнами. А вовсе не потому, что кому-то хочется иметь секреты.

— Но сейчас же как-то рассказал?

— Ну да. Сейчас, вот именно. После того, как Франк остановил время за окном. В городе, который мне пригрезился. Здесь, сейчас, думаю, вообще все возможно. А уж рассказать историю, которая возомнила себя великой тайной, — сущие пустяки.

— Да не слушай ты его, — говорит Шурф Лонли-Локли. — Просто сэр Франк и леди Триша расплачиваются за истории отменными напитками, да еще и ужином кормят. А с тобой ему пришлось бы разговаривать совершенно бесплатно. Вот так звучит прямой и честный ответ на твой вопрос.

— Это ты так шутишь? — несчастным голосом спрашивает Меламори. — Ничего себе!

— Ну что ты, леди. Я серьезен как никогда.

А сам улыбается до ушей. А ведь какой был строгий, когда пришел! Триша поначалу даже оробела. И, наверное, зря.

Все это хорошо, но Франку требуется помощь. Он же — ей только сейчас стало ясно — варит не что-нибудь, а свой коронный кофе «Огненный рай», самый сложный из рецептов, в таком деле без помощника трудно обойтись. Нужно добавить в напиток не одну, не две, не дюжину даже, а целых двадцать восемь разных пряностей, причем не одновременно, а в строго определенном порядке. Но пряности-то лежат в специальных шкатулках, шкатулки — в ящиках буфета, а те, что не каждый день требуются, — и вовсе в сундуке. А от плиты нельзя отвернуться, потому что надо же специальный кофейный заговор шептать, без него какой угодно кофе можно хорошо сварить, но только не «Огненный рай»!

Триша вскакивает со стула, несется к плите, подает пряности, ни разу не перепутав количество и последовательность. Франк чрезвычайно доволен. Не зря он ее учил.

Потом Франк наполняет чашки, а Триша относит их гостям. Шурфу Лонли-Локли достается самая большая порция и самое ласковое прикосновение ладони к плечу. Сегодня он ходит у Триши в любимчиках, и ничего тут не поделаешь, сердцу не прикажешь. Во-первых, он недавно пришел, во-вторых, вон какой красивый, а в-третьих, трудно ему живется, оказывается. Может быть, не прямо вот сейчас, сейчас-то вон какой довольный сидит, но вообще — трудно.

— Спасибо, — вежливо говорит гость. И, чуть помедлив, добавляет: — Удивительно все-таки, что вы добровольно согласились превратиться в человека. Когда у нас отменили запреты на магию высоких ступеней, я хотел сделать то же самое для своей собаки. И можете себе представить, Дримарондо отказался наотрез. Он очень внятно и аргументирование объяснил причины своего отказа, так что я не посмел настаивать. Пусть остается говорящим псом, если ему кажется, что именно так и должен выглядеть венец творения.

— А Франк меня не спрашивал, — объясняет Триша. — Он такой, сам все за всех решает. Впрочем, это к лучшему, тогда я ни за что не согласилась бы, а теперь мне даже нравится. Глупо всю жизнь оставаться одним и тем же, если есть шанс превратиться!

— Мне нравится ваш подход к делу. Если есть шанс превратиться, надо держаться за него обеими руками. Очень разумная позиция.

— Только ты мог одобрить столь легкомысленный взгляд на вещи с таким важным видом, — смеется Макс. — Чтобы всем сразу показалось, будто поступать иначе — дурной тон.

— А это и есть дурной тон, — строго говорит Лонли-Локли. — Ты, конечно, смейся на здоровье, но я сейчас серьезен как никогда.

— Да уж, вижу.

Макс пробует кофе, делает глоток и глядит на Франка с немым изумлением.

— Господи, — вздыхает он.

Кажется, хочет сказать что-то еще, но слов нужных не находит.

— Не следует присваивать мне божественный статус, — улыбается Франк. — Ну да, в придачу ко всем своим достоинствам я варю кофе «Огненный рай» лучше всех во Вселенной. Это правда. Но «господи» — явный перебор.

— Ладно тебе. То, что ты сделал, невероятно. Как гурман я счастлив, как художник — раздавлен. Подумать только, когда-то я всерьез полагал, будто умею варить кофе! Но в ученики ты меня не возьмешь, да? Целовать твои сапоги, безутешно рыдая, бессмысленно?

— Звучит не слишком привлекательно. Я бы тебя без слез и поцелуев научил, да такая наука не скоро дается. И не всякому. Тришу вон который год учу, но варить «Огненный рай» она пока еще не умеет. Хотя помощницей стала отменной. И это, по моим меркам, большой прогресс.

Триша смущена. Вот ведь! Она любит, когда Франк ее хвалит, но отчаянно стесняется, когда он делает это на людях. Сразу становится непонятно, куда прятать руки и глаза, — хоть под стол прячься. Лучше бы, что ли, послал ее в погреб за имбирным мармеладом, а уже потом хвалил… Кстати, это мысль.

— Мармелад, — говорит она Франку. — Имбирный. В погребе. Я принесу?

И убегает, не дождавшись ответа. А вернувшись, застает за столом полную идиллию. Шурф Лонли-Локли многословно благодарит Франка за гостеприимство, объясняет — не столько присутствующим, сколько себе, — что вполне может отдохнуть пару дней от повседневных забот. Дескать, все-таки не в Нумбану сбежал на ярмарку, а в другой Мир попал. И было бы неразумно пренебречь возможностью исследовать эту новую для него реальность, а то ведь кроме «Кофейной гущи» ничего пока не видел. Поэтому рано возвращаться домой. Рано, и точка.

Остальные восхищенно ему поддакивают: еще бы, какое может быть «домой»?! Что за ерунда? Даже как-то странно слышать это бессмысленное слово от столь разумного человека.

Значит, решил погостить подольше. Вот это да!..

— Если женщин Семилистника по-прежнему возглавляет леди Сотофа Ханемер, можешь брать отпуск хоть на год, — говорит ему Макс. — Повезло тебе с коллегой!

— Леди Сотофа на своем месте, иначе и быть не может. Но обязанности, возложенные на меня, представляются ей докучливой суетой. Она палец о палец не ударит, если я вдруг перестану справляться. Зато утешит как никто, этого у нее не отнять. Пригласит к себе в садовый кабинет, сварит камры по кеттарийскому рецепту, погладит по голове и скажет, что я — «бедный, глупый мальчик», а дела, которые меня заботят, — «скучные пустяки». И если я не доведу их до конца, ничего страшного не случится: Мир не рухнет, проход на Темную Сторону не закроется, цвет неба не изменится и даже пятка у Его Королевского Величества не зачешется. Ну, ты же ее знаешь.

— Да уж, знаю. И еще я знаю, что Сотофа всегда оказывается права. Неужели ты и вправду занимаешься такой ерундой?

— По большому счету, да. Но только по самому большому. С любой другой точки зрения я занят наиважнейшим из дел. А если прибавить, что теперь это моя обязанность и даже священный долг…

— А чем ты, собственно говоря, занимаешься? — перебивает его Макс. — Ну, переписали вы Кодекс Хрембера, это я уже понял. Тут без тебя не обошлись бы, ты же единственный известный мне человек, которого боятся и Орденские, и придворные бюрократы. Они даже из Джуффина кровь ведрами пьют, а тебе сдаются без боя. И документы у тебя как бы сами собой составляются, помню, как ты годовые отчеты писал… Но ведь эта часть работы закончена?