Неустойчивая каденция

– И как она к этому относится?

– Терпит. А какие у неё варианты? Считает, что я перенёс глубокую психологическую травму.

– Что же ты собираешься делать?

– Не знаю. Пока она с дитём моим ходит, не брошу, а потом видно будет. Жалко её, конечно. Но если я вразнос пойду, то это ещё хуже. Вот она не даст соврать.

Лёша кивнул в сторону серого портрета на памятнике.

– А с ней-то ты чего горевал? Что мешало просто наслаждаться жизнью?

– Ты.

Скрипнула крышечка, стаканчики наполнились снова.

– Ты один ей нужен был, а меня она презирала. Ты можешь себе представить, каково это, жить с женщиной, которая тебе презирает? За плохое, за хорошее. И просто так. Каждую минуту я видел в её глазах одну лишь брезгливость. И бесился. Бухал неделями. Думал дать ей почувствовать, что без меня для неё настанет ещё большая тоска. Хрена там! Ну, давай!

Угрюмов послушно опрокинул равнодушную жидкость внутрь.

– Смерь её вас примирила, - не спросил, а высказал убеждение он.

– Ты зришь в корень. Приятно осознавать хотя бы вот это — что не ошибся в тебе.

– Ещё не вечер.

– В смысле?

– У меня особый дар: даже добрые дела я умею делать так, что потом мучительно больно и стыдно за совершённое. Не веришь?

– Нет. Наговариваешь на себя. Только зачем?

Угрюмов подставил стаканчик для следующей порции.

– Продолжим банкет. Ты в курсе, что я по профессии вор?

– А какая мне разница? Хоть Папа Римский. Я вон физкультуру преподаю и то не жалуюсь.

– Ты — настоящий кремень, Лёха! Гвозди бы...

– За это и выпьем.

Кончилось топливо. Они вышли на дорогу, и Угрюмов организовал для друга такси. От продолжения категорически отказался. Едва авто исчезло за поворотом, он вернулся обратно. Сначала встал на колени, а потом лёг, обняв зачерствевший холмик земли.

– Прости меня.

***

В трёх работающих круглосуточно кассах Московского вокзала собралось человек сто. Самые удачливые из них, путешествующие не по одиночке, занимали очередь одновременно везде, а потом сновали туда-сюда, выгадывая миллиметры и секунды. Угрюмов всегда считал, что за суетность человеческую нужно давать громадные сроки. А ещё лучше — расстреливать. Судьба, правда, наказывала их не хуже — билеты для них оказывались не туда и не на то время. Они умоляли бессердечных кассирш, смирялись и шли влачить своё жалкое существование дальше.

Угрюмову в этом плане было проще.

– Девушка, скажите, а какая железнодорожная станция самая далёкая от Ленинграда?

– Ну, Владивосток, наверное.

– Вот туда и давайте. Если можно, купе.

Проверяя дату и время на билете, Угрюмов отошёл от кассы. Поднял голову и увидел перед собой две фуражки с блестящими кокардами.

– Ваши документы!
– сказала одна из них, стандартно приложив руку к козырьку.

– А что такое?

– Ничего. Проверка паспортного режима.

– Ну, раз проверка...

Угрюмов протянул им справку, особо ни на что на рассчитывая.

– Так, - напрягся проверяющий.
– Придется пройти с нами.

– Неужели? А силёнок хватит?

Мент схватился за кобуру.

– Что ты дёргаешься? Она ж у тебя пустая. А если и не пустая, то там лежит деревяшка. Советская Власть не настолько тупа, чтобы боевое оружие дегенератам всяким выдавать.

На него уставился воронёный ствол.

– Опа! Ошибочка вышла. Пардон.

Теперь оба мента держали его на мушке, медленно приближаясь на полусогнутых.

– Руки за голову! И повернись спиной!

Угрюмов швырнул в одного из них тяжёлой сумкой, отчего тот свалился на жирный мраморный пол. С другим у них завязалась скоротечная борьба, из которой Угрюмов вышел неоспоримым победителем. Однако добежать до колонны и исчезнуть за ней он не успел. Горячий свинец, сопровождаемый громким хлопком, настиг его за два шага до спасения. Он упал на чей-то полупустой мешок, вызвав визги хозяйки, а затем его приняла в свои крепкие объятья тишина.

Сергей Боровский

Houston, 2012