Nevermore, или Мета-драматургия
Шрифт:
— Вы уже уходите? Посидите еще! Хотите, выйдем покурим? Я давно мечтала познакомиться с вами — то есть увидеть воочию. Потому что знакомы мы давно — я не раз заходила на ваш сайт, оставляла свои послания. Я Эстер.
Эстер… Вроде и впрямь что-то попадалось. Восторженное и натужно умное.
— Прошу прощения. Курить можно и здесь — нашему общему другу повезло с сокамерниками. А мне и вправду пора.
— Пожалуй, и я тогда с вами. Зачем им мешать?..
Я поднялся.
— Не звони мне, пока не окажешься на свободе, хорошо? Хочется насладиться здоровеньким и полноценным мальчиком, без железа
В ответ мне попытались намекнуть, что остались в очередной раз без мобильника, но я сделал вид, что, измотанный нервотрепкой этого дня, не понял намека. Нежно поцеловал раненого в лобик и вышел.
Астарта засеменила следом.
Не знаю, на что она надеялась: что я приглашу ее в кафе или удостою беседы на лавочке в ближайшем сквере, но надеждам уныло-восторженного существа оправдаться было не суждено.
Выйдя из дверей больнички, я тут же поймал тачку и, сухо кивнув на прощанье, уехал.
Хватит на сегодня унижений.
И так перебор.
* * * * * * *
Есть ряд вещей, которые я делаю профессионально: фото-портреты, боди-арт, эксклюзивные тату и макияжи.
Многие приятели и знакомые приятелей зачитываются моими стихами.
Но лишь одно я делаю на уровне гениальности, лишь в одном достиг полного совершенства — и это не скромность и не гордыня.
Я умею любить.
Изыскано. Запредельно.
Но нужно ли тебе мое умение, мой дар, мой жар?…
Оно развлекает тебя, щекочет мальчишеское тщеславие. Льстит.
Но не более.
Наверное, я напугал тебя своей любовью.
Ее неистовостью и силой, изощренностью и беспредельностью. И беспределом.
Тебе было неловко, когда я слизывал с твоих скул влагу очередной истерики.
Я чувствовал твой боязливый трепет, когда, сделав аккуратный, практически безболезненный надрез на твоем предплечье, бледном, не загорелом, с россыпью маленьких родинок, припадал к нему ртом. Но разве ты не знаешь, что такое кровь? В крови растворена душа — древние евреи кое-что понимали в этом. Именно твою душу — по каплям, пугливым бесценным каплям, втягивал я в себя — сливался с нею, причащался ею… а вовсе не пытался тебя шокировать доморощенным вампиризмом.
Твою юную, терпкую, искристую душу.
Я хмелел от нее так, как не хмелел ни от коньяка, ни от гашиша.
Но как же ты боялся. Не понимал. Трепетал.
Маленький мальчик. Совсем маленький, крохотный, чуть выше моего мизинца, чуть протяженней одной ноты — ноты 'си', рождаемой эоловой арфой моего сердца.
Как ты сумел сделать со мной такое: будучи крохой, стать для меня всем?..
Ты не был девственником, попав в мои руки. Но был столь неумел, неловок, необразован и несмел, что мало чем отличался от девственника.
Я играл с тобой. Играл на тебе. Лепил из глины, высекал из мрамора, отливал из золота. Складывал сложнейший паззл самой совершенной любви на свете.
Но ты испугался. Ты привык плавать на мелководье. Тебе впору лишь сошедшие с конвейера тинэйджеры, истеричные куклы, блекло-заботливые 'сельские учительницы'.
Моя любовь — вулканическая лава. Цунами. Прыжок из бытия в небытие и обратно.
Ты же привык к поглаживаниям и пощипываниям,
к робким и тусклым, как цветочки на подоконнике, оргазмам, к коротким стонам и сытой усталости.Как бы я хотел, боги мои, любимые египетские зверо-боги, чтобы ты оказался в одиночной палате.
Без небритых, проглотивших языки от бесплатного шоу, дурнопахнущих человекообразных.
Без двух заботливых дурочек: бабочки-капустницы, гордой своим перелетом из Москвы в Петербург, и офисной мышки, отпросившейся с работы, дабы смастерить нехитрое кашеобразное угощение.
Без медсестер за дверью (которые, к их чести, лишены порока назойливости и подают о себе знать не чаще, чем раз в сутки).
Я бы закрыл дверь на ключ и опустил шторы.
Я бы бережно-бережно, не касаясь, одной теплой волной, идущей от моих губ, целовал опухоль на твоем лице, и она исцелялась бы на глазах. Я бы кормил тебя с рук прозрачно-алыми зернышками граната — как Аид Персефону. (Не уйдешь, не вырвешься из моего изысканного ада. А уйдешь — так вернешься.)
Но больше всего я хочу обнимать тебя одной рукой, лежа рядом, а другой гладить по волосам и рассказывать о своей любви, чувствуя губами, как медленно холодеет твоя кожа. Хочу поцелуями закрыть веки на твоих остановившихся глазах (левый слегка косит к носу). Хочу расправить длинные пальцы, уложить мягко и стройно длинные руки вдоль тела… осыпать лепестками орхидей пушистые волосы.
Нет, я не некрофил.
Лишь первые несколько минут твоего остановившегося тихого бытия хотел бы я присвоить себе. До трупного окоченения, до синих пятен, до всех тех живописных изысков старухи с косой… или нет, маленькой девочки с косичками и акварельными красками в испачканных ладошках, с полу-улыбкой и пристальным взглядом вполоборота.
Большего мне не нужно.
Я закрою за собой дверь до того, как ты успеешь остыть, до того, как твои пальцы и суставы потеряют гибкость.
Несколько минут тишины и ничем не колеблемой красоты.
И твоей покорности.
КАРТИНА 9
Быстрым, ожесточенным шагом входит Даксан. Пишет на доске, сильно давя на мел, так что он крошится: 'I NEED HELP! Москвичи! Кто может вписать меня на пару недель, пока я не найду нормальную работу в вашем городе?'
МОРФИУС: Я не москвич, да и вписать мог бы разве что летом на даче. Но, может, что посоветую? Разве в Питере найти нормальную работу — проблема?
ДАКСАН: Питер исключается полностью. Ублюдки никак не хотят подыхать! Поэтому свое жилье в ближайшее десятилетие мне не светит. Снимать придется по-любому, но тогда уж подальше от них, в другом городе. К тому же в Москве заработки серьезнее.
КАТЕНОК: В Москве и цены на жилье серьезнее. Я бы вписала, но некуда: сама с сестренкой в одной комнате теснюсь.
МОРФИУС: Зря ты так, Даксан, о родителях. Какие б они ни были, некрасиво говорить о них в таких выражениях.
ЭСТЕР: Извини, Морфиус, но твое морализаторство здесь не уместно. Мне, напротив, внушают уважение люди, которые называют все своими именами, не боясь нарушить устои, задеть чьи-либо представления о приличиях. Если сын говорит о родителях 'ублюдки', значит, имеет к этому основания.