Неверная. Костры Афганистана

– Пожалуйста, пожалуйста, – взмолился я, – вставай! Мама…

Я почти кричал, и Джорджия тут же вскочила. В два прыжка добралась до двери в ванную, сдернула с крючка халат и натянула на себя.

– Что случилось? Что с мамой? – спросила она, хватая меня за руку и выбегая из комнаты.

– Не знаю, но ее сильно тошнит. О, Джорджия, кажется, она умирает!

Я заплакал. Не хотел, но не смог удержаться, потому что это было страшно, очень страшно, по-настоящему – видеть свою мать лежащей на полу, ее милое лицо, сделавшееся белым, ее одежду в грязи и мерзости. Я не мог ее потерять, только не это, я так ее любил, и, кроме нее, у меня ничего не было в этом мире…

– Мэй! – крикнула Джорджия, когда мы бежали вниз по лестнице. – Мэй! Выйди-ка!

Из своих комнат выскочили и Мэй, и Джеймс, оба заспанные и встревоженные. У Джеймса в руке было длинное полено.

– Марию сильно тошнит, – объяснила Джорджия.

– Черт. Ладно, сейчас приду, – сказала Мэй.

– Я тоже, только накину на себя что-нибудь, – добавил Джеймс.

– Нет! Тебе нельзя видеть Марию в таком состоянии, – одернула его Джорджия. – Оденься и присмотри за Фавадом.

– Я с тобой… – запротестовал я, но Джорджия уже спустилась с лестницы и выбежала из дома.

Я кинулся за ней и успел догнать как раз в тот момент, когда она открыла дверь нашей ванной. И на секунду задержалась на пороге, всматриваясь в бесформенную кучу на полу – тело моей матери.

– Господи, Мария…

– Джорджия, пожалуйста… – взмолилась мать, попыталась подняться, но упала снова, – пожалуйста, не дай… не дай моему мальчику увидеть меня такой…

Она заплакала, тело ее, казавшееся маленьким, как у куклы, в тусклом свете разгорающегося утра, сотряслось от рыданий и нового приступа рвоты, и я потянулся к ней:

– Мама, перестань, пожалуйста, перестань…

Джорджия выставила меня за дверь, в руки Джеймса, уже успевшего прибежать в наш дом. Пришла и Мэй и принесла с собой небольшую черную сумку.

– Все будет хорошо с твоей мамой, Фавад, – сказала она по-английски. – Мы поможем ей, успокойся.

Мэй поцеловала меня в щеку и поспешила к Джорджии. Та, оторвав полосу от подола своей длинной ночной рубашки, намочила ее в холодной воде и принялась вытирать пот со лба моей матери.

* * *

Следующие два часа Джорджия и Мэй носились без передышки из нашего дома в свой и обратно, делая все, чтобы не дать ей ускользнуть в смерть.

Одежду с нее они сняли, бросили в железный мусорный бак во дворе и велели Джеймсу ее сжечь.

Затем, когда кончились собственные запасы, его отправили в магазин за минеральной водой в бутылках. Мэй смешивала ее в кухне с солью и сахаром, галлон за галлоном, вливая потом всю эту сладко-соленую гадость в мою мать.

– Твоей мамочке нужно много пить, чтобы возместить жидкость, которую она потеряла, – объяснила Мэй, наполняя очередной стакан.

– А что с ней такое? – спросил я, тоже занятый смешиванием. Мэй показала, как это делается, – пол-ложки соли и четыре сахара на стакан воды.

– Не знаю, Фавад, но, возможно, холера. Я видела уже такое в Бадахшане, и симптомы очень похожи.

– Что такое хо… холе…

– Холера, – повторила Мэй.

– Что такое холера? – Мне не понравилось само звучание этого слова.

– Болезнь, которую вызывают бактерии… микробы, – объяснила она. – Если я права, все будет хорошо, Фавад, только нужно поскорее возместить потерю жидкости и отправить твою маму в больницу. Джорджия позвонила Массуду, он уже едет.

– Она ведь не умрет, правда?

– Нет, Фавад, – Мэй наклонилась и взяла мое лицо в свои ладони. – Мама не умрет, обещаю тебе это. Но она очень тяжело больна, и тебе придется быть сильным маленьким мальчиком, пока она не поправится. Договорились?

– Договорились.

* * *

В нашей стране найдется великое множество вещей, которые могут тебя убить; люди и оружие – лишь верхушка огромной горы. И одна из этих вещей – холера.

После того как Джорджия и Мэй уложили маму на заднее сиденье машины Массуда и увезли в немецкую больницу на западе города, Джеймс попытался успокоить и отвлечь меня единственным способом, который был в его силах, – дав мне знания об этой болезни.

Открыв ноутбук, он открыл что-то, под названием «Википедия», и напечатал слово «холера». Явилась целая страница голубых букв, и Джеймс начал медленно читать вслух.

Холера – это просто ужас, как я вскоре понял, и проклял злую судьбу своей матери, моля Аллаха наслать миллион болезней на тетю, потому что только тетя и могла ее заразить, будучи сама такой же грязной, как уборная в ее доме. Да, они не любили друг друга, но попытку убить едой простить было невозможно.

Согласно «Википедии», холера была вполне обычным явлением в странах вроде Афганистана. Симптомы – сильнейшие мускульные и желудочные спазмы, рвота и жар.

– На определенной стадии, – прочел Джеймс, – жидкие испражнения больного состоят почти целиком из белых, как рис, частиц. В очень тяжелых случаях кожа человека становится иссиня-черной, глаза западают, губы тоже синеют.

Я вспомнил лицо матери. Обычную смуглость оно утратило, но синим все же не стало, что давало некоторую надежду. Правда, я не видел ее испражнений.

– В общем, – продолжил Джеймс, – чтобы спасти больного, нужно заставить его выпить столько воды, сколько он потерял.

Воды, которую дала ей Мэй, хватило бы утопить верблюда, и, слушая Джеймса, я проникся уважением к этой желтоволосой мужененавистнице, ибо понял, что, по сути, она спасла моей матери жизнь.

И теперь я был ее должником.

8

– А ты вправду лесбиянка?

Мэй поперхнулась на глотке, втянула воздух, раскашлялась, и кофе брызнул у нее из носа.

Выглядело это не слишком красиво.

– Черт… ты всегда идешь напролом?

Кое-как выкашляв свой вопрос, она вытерла рукавом нос и глаза, на которых выступили слезы. Щеки у нее покраснели.

Вопроса я не понял.

– В смысле, не боишься говорить о том, что у тебя на уме, – объяснила она, видя мое замешательство.

Я пожал плечами.

– Если не спрашивать, как тогда узнаешь?

– Да, – фыркнула Мэй, – ты прав.

Она встала, переложила бумаги, которые просматривала, на письменный стол возле окна, аккуратно выровняла стопку и вернулась ко мне.

Я сидел на полу, пытаясь уложить в памяти текст нового государственного гимна – такое дали нам задание в школе, прежде чем закрыть ее на зиму, – а поскольку он был длинный, как сам Коран, задача казалась не из легких.