Неверная. Костры Афганистана

– Правда? – спросила Рейчел. – Мне страшно не повезло – электричество отключили, и в генераторе горючее кончилось. Пришлось краситься при свечах. Представляешь?

– Да уж, – сказала Мэй, входя в кухню, чтобы заново наполнить уже опустевший бокал Филиппа пуншем.

Рейчел хихикнула, но как-то испуганно.

– Понимаешь, мне хотелось сделать что-то необычное, чтобы выглядеть празднично…

– Ты выглядишь божественно, – заверил ее Джеймс.

– Как Зигги Стардаст [14] , – пробормотала Мэй себе под нос.

– Зигги кто? – шепнул я Джорджии.

– Чш-ш-ш, – сказала она, вручая мне апельсиновый сок. – Мэй просто придирается.

* * *

На время Нового года иностранцев меня объявили почетным гостем Джорджии, хотя с тем же успехом ее можно было объявить моей гостьей – ведь мы жили в одном доме. И по мере того, как праздник продолжался, становилось все яснее, что только мы с ней и способны поладить с каждым из присутствующих.

Начался вечер неплохо, благодаря еде из ливанского ресторана. Это было настоящее пиршество. Мы смели все за час – фаттуш, салат таббуле, восемь маленьких пирожков с картофелем и шпинатом, блюдо мясных пирожков, которые полагалось макать в простоквашу, салат хоммос, 12 вертелов куриных и бараньих кебабов и гору лепешек пита. Под конец я уже чуть не лопался – а ведь семья Хомейры, наверное, обедала так каждый день!

Филипп и Рейчел, правда, не съели и половины того, что влезло в хозяев дома, но они, должно быть, не сидели почти неделю на водянистой лапше.

Француз извинился за свой плохой аппетит, сказав, что у него расстройство желудка. Но я ему не поверил. За весь вечер он ни разу не сбегал в туалет, и я решил, что есть ему мешает скорее неустанное поглощение бесплатной выпивки, предоставленной моими друзьями, и его неспособность заткнуться.

Рейчел тоже почти не прикасалась к еде, но она нервничала – это было заметно по тому, как она играла со своими волосами. А еще я обратил внимание, что, когда она смотрела на Джеймса, глаза у нее становились большими, как блюдца. Из-за этого она мне нравилась, и я надеялся, что Джеймсу она нравится тоже. При свечах в гостиной макияж ее казался гораздо симпатичней, чем при ярком электрическом свете в кухне, голос звучал мягко, как летний дождь. Правда, говорила она немного, поскольку француз своими рассказами о самом себе не давал никому и рта раскрыть.

Филипп говорил, и говорил, и говорил, а Джеймс все больше и больше бесился. Определить, когда он в раздражении, было нетрудно – он начинал то и дело потирать шею, словно она у него болела, и стряхивал с сигареты пепел быстрыми и резкими постукиваниями пальца.

– Я имею в виду, здесь невозможно добиться того, чтобы дело было сделано быстро, – сказал француз. – Эти люди так ленивы…

– Ты имеешь в виду, такие, как Фавад? – спросил Джеймс, вскинув голову и подняв левую бровь, что придало ему вид удивленный и несколько угрожающий.

– Ну… нет, он-то еще ребенок…

– А… так, значит, ленива его мать, женщина, работающая на нас по шестнадцать часов в сутки? – продолжил Джеймс. – Или охранники, защищающие нас за месячное жалованье, которого не хватит даже на покупку того маскарадного костюмчика, в котором ты явился?

– Хватит, Джеймс, – предостерегающе сказала Мэй.

Джеймс ответил ей сердитым взглядом и снова повернулся к Филиппу:

– А может, ты говоришь о пекарях, которые от рассвета до заката не отходят от своих раскаленных печей? Или о чистильщиках обуви, торчащих у нас на углу каждый день в надежде заработать несколько афгани? Или о литейщиках, у которых все лица в шрамах и глаза воспалены? Или…

– Хватит, я сказала! – Мэй ударила кулаком по столу, и все вздрогнули, а Рейчел даже подскочила.

– Ладно, – Джеймс поднял руки, сдаваясь. – Может, пробыв здесь несколько больше, чем два месяца, Филипп сумеет разглядеть в этом народе и какие-нибудь другие недостатки.

Некоторое время мы сидели в неловком молчании, и я тоже, потому что, хотя Джеймс и защищал афганцев, он был груб с гостем, а для нас это так же нехорошо, как обозвать чью-нибудь мать шлюхой или, что еще хуже, обойтись с ней как с таковою.

– Я тут на самом деле уже два месяца с половиной, – сказал наконец Филипп.

Мы уставились на него, пытаясь понять, шутка это или нет, а потом Джорджия засмеялась, и к ней присоединились все остальные, даже Джеймс. Он покивал головой и, подняв свой бокал, чокнулся с французом.

* * *

После того как с едой было покончено и Филипп влил в себя алкоголя больше, пожалуй, чем весил сам, мы вшестером вышли из-за стола и расселись на подушках в другой половине комнаты.

Джеймс захватил с собой две бутылки красного вина и устроился рядом с Рейчел, отчего та просияла, словно мальчик, получивший в подарок на Рождество велосипед.

Джорджия и Мэй сели по бокам от меня, как телохранители, – Джорджия всегда так садилась, а Мэй, похоже, видела меня теперь другими глазами, и я подумал даже, не захочет ли она меня усыновить, если мама вдруг не выживет.

И еще полчаса француз надоедал нам рассказами о самом себе, против чего Джеймс вроде бы не возражал больше, только все кивал и кивал головой, постепенно придвигаясь на подушках поближе к Рейчел. Мне подумалось, что они выглядят неплохой парой.

Но когда Филипп завел очередной рассказ, о своем пребывании в Судане, Рейчел воспользовалась случаем сбежать. Она поднялась, извинилась и спросила, где у нас туалет.

Когда она вышла, Филипп принялся толковать о чем-то под названием «солнечная энергия». Я ни малейшего представления не имел, о чем это он, да и понимать на самом деле не хотел. И поскольку его никто не прерывал, я решил, что все чувствуют то же самое.

Прошло десять минут, Рейчел все не возвращалась, и Джорджия тоже улизнула – под предлогом взглянуть, что с ней случилось. На этом, можно сказать, вечеринка и закончилась.

– Рейчел уходит, – через несколько секунд сказала Джорджия, просунув голову в дверь и поглядев на Джеймса. Он поднялся на ноги, и все остальные тоже.

Рейчел в прихожей надевала пальто. При ярком свете обнаружилось, что косметику она смыла, и лицо у нее порозовело, словно она плакала. Я посмотрел на Джорджию, та показала на лампочку, а потом на зеркало и сделала испуганные глаза. Тут я вспомнил, что Рейчел, по ее словам, красилась в темноте, и, видно, в первый раз себя как следует разглядела, только когда зашла в ванную. Мне стало ее жалко – ведь при свечах она выглядела не так уж и плохо.

Надевая перчатки, Рейчел торопливо поблагодарила Джорджию и Мэй за приглашение и сказала, что ей нужно идти, потому что она нехорошо себя чувствует.

– Посиди еще немного, может, полегчает, – попросил Джеймс, но, услышав его голос, Рейчел уставилась мимо него на дверь, словно мечтая убежать побыстрее.

– Нет, мне правда нужно идти, – сказала она, и, когда их взгляды встретились, щеки у нее из розовых стали красными, а на глазах выступили слезы.

Джорджия обнялась с ней на прощание, и Мэй тоже, а потом Джеймс пошел проводить ее до ворот. И по лицу Мэй, когда она двинулась обратно в гостиную, я понял, что ей стало стыдно за свои предыдущие колкости.