Неверный муж моей подруги, часть 2

Нравится просто смотреть на него. Любоваться черными волосами, жилами под засученными рукавами. Задремывать и просыпаться от того, что он тихонько садится у ног и тоже любуется мной.

За много вечеров я изучила его привычки и манеры.

И точно знаю, что сейчас не самое лучшее время, чтобы лезть со своими желаниями, страхами и капризами.

— Я ужасно боюсь, что ты однажды умрешь и я останусь совсем одна.

Но еще я знаю, что он меня любит.

Поэтому мгновение раздражения, промелькнув в незаконченном жесте, сменяется чем-то иным. Тем, за что я его люблю.

Герман поворачивается ко мне и долго смотрит. В полутьме его взгляд не обладает той магической силой, что обычно. Поэтому он встает и, тихо ступая босиком по ковру, подходит ко мне. Нависает, упираясь в спинку дивана, и я отставляю чашку на столик.

В животе становится горячо.

Особенно после следующих слов:

— Давай сделаем ребенка, чтобы тебе не было так одиноко.

Совершенно бесполезно убеждать меня, что он никогда не умрет.

Поэтому он предлагает…

— Мальчика? — спрашиваю я пересохшими губами, глядя на него снизу вверх. Мои пальцы сами находят пуговицы его рубашки и обнажают кожу груди, к которой я прижимаю ладони и не могу сдержать стона наслаждения. — Тебе нужен наследник?

— Девочку.

— У тебя уже есть девочка, — возражаю я.

— А у тебя двое мальчиков.

Я приподнимаюсь, чтобы вслед за ладонями прижаться к его груди губами.

Вкус у его кожи совершенно невероятный. Я могла бы облизать его целиком — и этим быть счастлива.

Но есть некоторые части, которые облизывать чуточку приятнее. Поэтому следом я расстегиваю его ремень.

— У меня не получится… — вздыхаю я, огорченная, что эту игру приходится прервать так быстро. — Ни девочка, ни мальчик. Ты же знаешь. Не хочу валяться в истерике, когда снова не выйдет.

— Не хочешь — не будешь, — говорит Герман, ловя мою руку и направляя в расстегнутую ширинку, еще и прижимая для надежности, чтобы я не перепутала, чем мне следует заняться, пока он спускает с моих плеч пушистый теплый халат и сжимает рукой мою грудь. — Я все решу.

— Что ты решишь?.. — теряя дыхание, спрашиваю я.

— Все, Лана, все.

И он накрывает меня целиком, сначала входя жадно и нетерпеливо, даже не раздеваясь, утоляя первую жажду — когда только успел соскучиться, если мы занимались любовью утром?

Но потом он стаскивает рубашку и брюки с себя и выпутывает из халата меня — и ласки становятся медленнее, изощреннее — извращеннее.

Так что даже Пума, устав закрывать лапой глаза, с возмущенным «мрррряв» покидает кабинет.

А мы скатываемся на ковер, не отрываясь друг от друга.

Надо же — и у него, и у меня теперь есть чуть размытая фиолетовая печать в паспорте, одна на двоих розовая бумажка свидетельства о браке и по золотому кольцу на безымянном пальце.

Но почему-то все те вещи, которыми мы занимаемся в кабинете Германа, продолжают ощущаться таким же порочными, как и в те времена, когда мы были любовниками и изменниками.

Безумное возбуждение заставляет меня задыхаться, его — рычать.

А потом стонать в унисон и долго-долго лежать на ковре, не расплетая объятий и продолжая нежно гладить друг друга, не желая заканчивать наше слияние только потому, что закончился секс.

А потом он все решает.

И вот, много лет спустя после той ночи — у меня звонит телефон.

Задремавшая на солнышке Полина недовольно косится — ее раздражает рингтон в виде самого модного хита этого лета. Она вечно ворчит, что в нашем возрасте неприлично даже знать современную попсу, не то что слушать.

— Да, солнышко? — отвечаю на звонок.

— Мам, у меня новость! — слышу я звонкий голос. — Долго тянуть не буду. Я беременна. Двойня. Мальчики.

Заинтересованная Полина, у которой даже к старости не ухудшился слух, открывает второй глаз и придвигается ближе. Я улыбаюсь и включаю громкую связь.

— Ты не представляешь, как мы за тебя рады! — говорю я дочке. — Муж как? Отошел от шока?

— Муж уже ко всему привык в нашей семье, — фыркает она. — Мне кажется, он даже разочарован, что не тройня.

— Как назовешь?

— Знаешь, думала — Герман и Игорь.

— С ума сошла?! — реагирую я прежде, чем понимаю, что эта зараза просто издевается.

— Шучу, шучу. Когда я братьям сказала, что назову Макар и Никита, они тоже так заорали — я чуть не оглохла.

— Что из тебя выросло… — бормочу я. — А мы ведь тебя любили, баловали, учили хорошему!

— Чем поливали, то и выросло, — парирует дочь и смеется: — Ладно, как придумаю настоящие имена, скажу. Пойду еще Маруське сообщу.

Я выключаю телефон и откидываюсь на спинку скамейки в нашем саду. Над головой колышутся пышные грозди сирени и пахнет близким летом.

Так похожим на любое счастливое лето в моей жизни с Германом.

Только очень уж его не хватает.

— Как ты думаешь, — пихаю я вновь задремавшую Полину локтем. — Что хуже: не любить вовсе или любить и потерять?

— Этот выбор тебе неподвластен, — не открывая глаз, говорит она. — Так что и говорить не о чем.

— Одна моя знакомая утверждала, что страшнее всего — изменить себе.

— А этот выбор ты сделать можешь, — говорит Полина.

— Знаю, — отвечаю я.

Однажды я его сделала.

__________

Fin