Невероятная частная жизнь Максвелла Сима

Помедлив еще с четверть часа, я решил, что пора действовать. Если поторопиться, у меня есть неплохие шансы быстро добраться до другого паба и застать там Роджера — при условии, что он все еще ждет меня. Я срежу путь: сперва вниз по Вест-Смитфилд, затем по Гилтспер-стрит, а потом прямиком, минуя Оулд-Бейли, выйду на Картер-лейн через Блэкфрайерз-лейн. Хороший план. Его единственный недочет — хотя и весьма гипотетический — заключался в том, что Роджеру могла прийти в голову та же мысль и в то же самое время он мог выйти из «Восхода солнца» и отправиться искать меня, но по другому маршруту, например, вверх по Крид-лейн, затем по Аве-Мария-лейн, Уорвик-лейн, Кинг-Эдвард-стрит и через Литтл-Бритен в тупик Бартоломью. Но рискнуть все равно стоило.

Я осушил кружку вышел из паба, а потом почти бегом двинул по пустынным улицам, пока вдали не показались зазывные огни «Восхода солнца» на Картер-лейн. С трудом переводя дыхание — отчасти из-за спешки, но главным образом из-за тоскливого предчувствия, что вечер, который должен был стать определяющим в моей жизни, превращается в хаос, — я толкнул дверь и ворвался в паб. За стойкой и в зале находилось несколько посетителей, но Роджера, я это сразу увидел, среди них не было. Молодой бармен собирал бокалы с освободившихся столиков.

— К вам заходил молодой человек? — обратился я к нему. — Слегка за двадцать, рыжие волосы, борода… возможно, в накидке?

— Мистер Анстрасер? Да, он был здесь. Ушел всего минуты две как.

Не удержавшись, я разразился потоком ругательств, у бармена вытянулось лицо. Еще более торопливо, чем вошел, я выскочил из паба, постоял на улице, оглядываясь и соображая, в какую сторону податься. Теперь я уже почти не сомневался: у Роджера возникла та же мысль, что и у меня, и он поспешил в другой паб. Переходя на спринт, я ринулся обратно по тому же короткому пути и достиг «Восхода солнца» не более чем за четыре минуты.

— Вы ищете своего друга? — спросил бармен, стоило мне появиться. — Он заходил буквально только что. Спрашивал вас.

— Нет! — закричал я, схватившись за голову и едва не вырвав себе клок волос. Я не мог примириться с этим кошмаром. — Куда он направился?

— Кажется, к Миддл-стрит, — ответил бармен.

Но я его так и не нашел. Я бегал по улицам, выкрикивая имя Роджера, прочесывая каждый закоулок вокруг Смитфилдского рынка. Но его нигде не было. Он исчез.

У меня оставался последний и единственный шанс. В общем коридоре дома в Ноттинг-Хилл, где обретался Роджер, был телефон. Я набрал номер (который я по-прежнему помнил наизусть) и ждал целую вечность, пока мне ответят; стекла телефонной будки запотели от моего прерывистого дыхания. Но все напрасно. Уже год с лишним я не звонил по этому номеру, и, когда какой-то незнакомец взял наконец трубку, я лишь узнал, что Роджер по этому адресу больше не живет. Я молчал, не в состоянии вымолвить ни слова, но затем, все же справившись с собой, поблагодарил анонимный голос, медленно повесил трубку и уперся лбом в стену телефонной будки.

Итак, все кончено. Кончено и навсегда. Холодное цепкое отчаяние охватило меня.

Что мне было делать?

Сейчас я не могу точно сказать, как я оказался перед домом Барбары в Тутинге. Добрался ли я туда на автобусе? Или на метро? Не помню. Этот промежуток времени напрочь выпал из моей памяти. Помню, однако, что, поскольку уже было очень поздно, на звонок в дверь мне не открыли и пришлось разбудить Барбару, швыряя мелкие камешки в ее окно на четвертом этаже.

Она не была особенно рада меня видеть. Ей страшно хотелось спать. Я был страшно пьян. Тем не менее нам удалось заключить друг друга в объятия. Последовавшее занятие любовью происходило впопыхах, неуклюже и быстро завершилось. Думаю, никто из нас толком не понимал, что мы делаем и зачем. Говорят, первый раз запоминается на всю жизнь. Я бы поспорил с этим утверждением. Я вел себя словно в забытьи. Зато я отлично помню, что было после: я лежал в кровати рядом с Барбарой; мы оба не спали; я пялился в потолок, пытаясь сквозь алкогольный туман, заволокший мой мозг, разглядеть смысл в событиях того вечера. Не знаю, о чем думала Барбара. Когда посреди ночи я скосил глаза на нее, то увидел, что у нее на щеках поблескивают слезы. В четыре утра я тихонько выскользнул из-под одеяла и ушел, не попрощавшись; до Хайгейта я топал пешком по безмолвным лондонским улицам.

На работу я в тот день не пошел. Во-первых, мучился похмельем, а во-вторых, меня пугала перспектива встречи с Барбарой. Это было бы слишком неловко и тягостно. Как и следовало ожидать, она испытывала такие же чувства. Дня через два она подала заявление об увольнении, а в пятницу устроила маленькую, скромную прощальную вечеринку, на которой я не присутствовал. От коллег я узнал, что она решила вернуться домой, в Бирмингем. И у меня не было ни малейшего повода полагать, что я когда-нибудь ее снова увижу.

Три месяца спустя я получил письмо от отца Барбары. Он писал, что его дочь беременна и, по ее словам, ответственность за это несу я. Тон его письма не оставлял сомнений: он ждет, что я — как это называлось в те времена — «поведу себя достойно».

Еще через полтора месяца мы поженились.

Некоторое время мы жили у ее родителей, рядом с фабрикой «Кэдбери» в Бурнвилле, но нас такое положение не устраивало. Я получил должность помощника библиотекаря в местном техническом колледже, и совместными усилиями мы наскребли денег, чтобы снять небольшую квартиру в Нортфилде. Наш первый и единственный ребенок Макс родился в феврале 1961 года. Прошло еще пять лет, прежде чем мы сумели скопить на первый взнос за собственный дом; тогда мы и переехали в Рубери, в ту его часть, где у подножия холмов Лики располагалось городское поле для гольфа, и поселились в безликом, облицованном каменной крошкой доме с тремя спальнями, стоявшем на столь же бесхарактерной улице в ряду точно таких же домов.

Мы прожили в этом доме два десятка лет, там же весной 1967 года я в последний раз встречался с Роджером Анстрасером.

Как он меня разыскал, ума не приложу. Но воскресным майским вечером он неожиданно, как снег на голову, возник на моем пороге. В Сити Роджер неизменно выделялся на фоне толпы. В тот вечер, материализовавшись в бирмингемском пригороде, одетый, как и раньше, в черную накидку, но с добавлением в виде «федоры», лихо заломленной по тогдашней моде, он казался совершенным пришельцем. Когда я открыл ему дверь, то в первый момент утратил дар речи от изумления и пригласил его войти кивком.

Я провел его в дальнюю комнату, которую мы с Барбарой и Максом называли «столовой», хотя крайне редко накрывали там на стол. Я не смог предложить Роджеру джина с тоником за отсутствием оного, и ему пришлось довольствоваться сладким шерри. Барбара посидела с нами немного, но, поскольку она знать не знала, кто такой этот экзотичный незнакомец (о Роджере я никогда ей не рассказывал), ей было явно неуютно в его присутствии. Вскоре она ушла в гостиную смотреть телевизор с Максом. В тот день, помнится, Фрэнсис Чичестер с триумфом возвратился в Плимут из кругосветного плавания, и до появления Роджера мы втроем смотрели прямой репортаж об этом событии. Беседуя с моим гостем, я сквозь тонкую стенку слышал радостные крики толпы и пронзительный голос комментатора Би-би-си.

Поначалу беседа не клеилась, однако Роджер не любил ходить вокруг да около и очень скоро в свойственной ему безапелляционной манере объявил о цели своего визита. Он уезжал за границу. Англии, дал он понять, больше нечего ему предложить. После того как мы расстались, он принял буддизм и теперь намеревался пожить на Востоке. Начнет он с Бангкока, где ему предложили преподавать английский. Но перед отъездом он чувствует необходимость разобраться с «призраками» из прошлого, дабы они «обрели вечный покой».