Невероятная и печальная история о простодушной Эрендире и ее бессердечной бабушке

— Бабушка, — прорыдала она, — я умираю.

Бабушка потрогала ей лоб и, убедившись, что температуры нет, попыталась утешить.

— И осталось-то всего десять солдатиков, — сказала она.

Эрендира расплакалась, взвизгивая, как застигнутый врасплох зверек. Тут бабушка поняла, что Эрендира переживала самое ужас, и, ласково гладя ее по голове, помогла успокоиться.

— Просто ты слабенькая, — сказала она. — Ну-ну, поплакала, и будет, прими шалфейную ванну, кровь и успокоится.

Как только Эрендире стало полегче, бабушка вышла из палатки и вернула деньги ожидавшему у входа солдату. «На сегодня все, — сказала она. — Приходи завтра и будешь первым». Затем она крикнула, обращаясь к очереди:

— Все, мальчики. Завтра утром в девять.

Солдаты и штатские с криками протеста окружили бабушку. Она противостояла им, беззлобно, но с серьезным видом потрясая наводящим смятение посохом.

— Олухи! Сосунки! — кричала она. — Вы что думали, эта крошка железная? Хотела бы я посмотреть на вас на ее месте. Распутники. Дерьмо безродное.

Мужчины отвечали ей и похлеще, но в конце концов мятеж был подавлен, и бабушка стояла с посохом на страже до тех пор, пока не унесли столы с фритангой и не разобрали лотерейные киоски. Она уже собиралась вернуться в палатку, как вдруг увидела Улисса, одиноко и отважно стоявшего в темноте на опустевшем месте, где раньше тянулась очередь. Его окружало божественное сияние, а лицо выступало из полутьмы, сияя ослепительной красотой.

— Послушай, — сказала ему бабушка, — где ты оставил свои крылья?

— А у моего дедушки они и вправду были, — ответил Улисс с присущей ему непосредственностью. — Но этому никто не верит.

Очарованная, бабушка внимательно поглядела на него. «А я вот верю, — сказала она. — Приходи в них завтра». И она вошла в палатку, покинув Улисса, который весь был как в горячке. После ванны Эрендире стало лучше. Она надела короткую вышитую рубашку и, готовясь ко сну, сушила волосы, сдерживая слезы, готовые хлынуть вновь. Бабушка спала.

Очень медленно Улисс высунул голову из-за спинки кровати. Эрендира увидела ясные тоскующие глаза, но прежде, чем что-либо сказать, потерла лицо полотенцем, дабы убедиться, что это не галлюцинация. Когда Улисс наконец моргнул, она спросила его шепотом:

— Ты кто?

Улисс высунулся по плечи.

— Меня зовут Улисс, — сказал он и, показав ей украденные банкноты, добавил:

— Вот деньги.

Эрендира оперлась руками о кровать, приблизила свое лицо к лицу Улисса, и начался разговор, похожий на школьную игру.

— Ты должен был встать в очередь, — сказала она.

— Я прождал весь вечер, — ответил Улисс.

— А теперь тебе придется подождать до утра, — сказала Эрендира. — Мне как будто все почки отбили.

В этот момент спящая бабушка заговорила.

— Скоро двадцать лет с тех пор, как последний раз шел дождь, — сказала она. — Такая страшная была буря, что дождь перемешался с морской водой, а к утру дом был полон рыб и ракушек, а твой дед Амадис, земля ему пухом, видел, как проплыл по воздуху светящийся скат.

Улисс юркнул за кровать. Эрендира лукаво улыбнулась.

— Да ты не бойся, — сказала она. — Когда спит, она всегда такая ненормальная, но даже землетрясение ее не разбудит.

Улисс вылез снова. Эрендира взглянула на него с кокетливой, почти ласковой улыбкой и сняла с циновки грязную простыню.

— Слушай, — сказала она Улиссу, — помоги мне сменить простыню.

И вот Улисс выбрался из-за кровати и взялся за конец простыни. Так как простыня была намного больше циновки, им пришлось сложить ее несколько раз. Каждый раз Улисс оказывался все ближе к Эрендире.

— Я страшно хотел тебя увидеть, — вдруг сказал он. — Все говорят, что ты очень красивая, и так оно и есть.

— Но я скоро умру, — сказала Эрендира.

— Моя мама говорит, что все, кто умирает в пустыне, попадают не на небо, а в море, — ответил Улисс.

Эрендира отложила грязную простыню и застелила циновку новой, чистой и глаженой.

— А какое оно, море?

— Оно как пустыня, только из воды, — сказал Улисс.

— Значит, по нему нельзя пройти.

— Мой папа знал человека, который мог, — ответил Улисс, — но это было давно.

Эрендира была восхищена, но ей хотелось спать.

— Приходи завтра пораньше и становись первым, — сказала она.

— Мы с папой уезжаем на заре, — ответил Улисс.

— И больше уже не вернетесь?

— Может быть, но когда? — сказал Улисс. — Сюда мы попали случайно, потому что сбились с пограничной дороги.

Эрендира задумчиво посмотрела на спящую бабушку.

— Ладно, — решила она, — давай деньги.

Улисс дал ей деньги. Эрендира легла в кровать, но он, весь дрожа, не мог пошевелиться: в самый важный момент вся его решимость улетучилась. Эрендира взяла Улисса за руку, поторапливая, и только тут заметила его мучения. Этот страх был ей знаком.

— Первый раз? — спросила она.

Улисс ничего не ответил, но выдавил из себя скорбную улыбку. Эрендира сменила тон.

— Дыши глубже, — сказала она. — Сначала так всегда бывает. А потом даже не обращаешь внимания.

Она уложила его рядом с собой и, раздевая, успокаивала по-матерински.

— Так как же тебя зовут?

— Улисс.

— Это имя гринго, — сказала Эрендира.

— Нет, мореплавателя.

Расстегнув рубашку, Эрендира покрыла его грудь мелкими, сиротливыми поцелуями, а затем обнюхала.

— Ты весь как из золота, — сказала она, — а пахнешь цветами.

— Это, наверное, от апельсинов, — сказал Улисс. Немного успокоившись, он заговорщически улыбнулся.

— Столько птиц — это для отвода глаз, — добавил он. — А на самом деле мы везем к границе контрабандные апельсины.

— Апельсины не контрабанда, — сказала Эрендира.

— Наши — да, — сказал Улисс. — Каждый стоит пятьдесят тысяч песо.

Эрендира в первый раз за столь долгое время рассмеялась.

— Что мне больше всего в тебе нравится, — сказала она, — серьезность, с которой ты выдумываешь глупости.

Она стала непосредственной и болтливой, будто наивность Улисса изменила не только ее настроение, но и характер. Бабушка, находясь на волосок от непоправимого, продолжала разговаривать во сне.

— И вот тогда, в начале марта, тебя принесли в дом, — сказала она. — Ты была похожа на ящерку, завернутую в пеленки. Твой отец Амадис, молодой и красивый, так обрадовался, что отправил за цветами двадцать, да, двадцать повозок и вернулся, крича и разбрасывая цветы по улицам, пока вся деревня не стала золотистой от цветов, как море.