Невероятные похождения Алексиса Зорбаса (Я, грек Зорба) (др. перевод)

Сфакианониколис протянул ручищу, схватил кружку с вином, осушил ее залпом и приободрился.

– А что, не ходил? – воскликнул он. – Конечно же ходил. Слышу все «Котопули» да «Котопули» [32] , перекрестился я раз вечером и говорю: схожу вот, клянусь верой, схожу посмотреть на нее. Что это она за дьявол такой – Котопули?

– И как, посмотрел? – спросил дядюшка Анагностис. – Посмотрел, скажи, ради бога?

– Ничего там особого и не было, ей-богу! Ничегошеньки! Как слышишь про театр, думаешь: вот пойдешь, а там – невесть какое удовольствие. А на самом деле денег даже жалко. Это кофейня такая, круглая, как ток, разве что там стульев, подсвечников и людей навалом. Свету столько, что глазам больно. «К черту все это, – говорю я. – Колдуют надо мной. Пойду лучше отсюда!» Но тут какая-то вертихвостка взяла меня за руку. «Куда ты меня ведешь?» – говорю я, но она все тащит меня куда-то, а потом повернулась и говорит: «Садись!» Я и сел. Всюду люди – спереди, сзади, слева, справа. Сейчас мне дурно станет, думаю, дышать нечем, в обморок упаду! Поворачиваюсь к соседу и спрашиваю: «Откуда, слышь, кум, выйдут пермадоны?» – «Оттуда вон, изнутри», – отвечает тот и показывает на занавес. Уставился и я, стало быть, во все глаза на занавес.

32

Марика Котопули (1887–1954) – знаменитая греческая актриса. Здесь возможна аллюзия к слову «kotopoulo» – «цыпленок».

Тут и вправду зазвонили, открывается занавес и выходит эта самая Котопули. Но, клянусь верой, это была не Котопули, а женщина. Женщина со всем, что положено. Прошвырнулась она туда-сюда раз, другой, потом людям это надоело, они ей похлопали, и та ушла внутрь.

Крестьяне захохотали. Сфакианониколису стало стыдно. Он разозлился и повернулся к двери.

– Дождь идет! – сказал Сфакианониколис, чтобы переменить разговор.

Все повернулись к двери, и тут-то дьяволу и было угодно, чтобы именно в эту самую минуту мимо пробегала женщина в задравшейся до колен юбке и с рассыпавшимися по плечам волосами. Была она упругая, привлекательная, а одежда, прильнувшая к телу, делала его вызывающим и лакомым, похожим на трепещущую рыбу.

Я вздрогнул. Что это был за зверь? Она показалась мне тигрицей-людоедкой.

Женщина на мгновение задержалась и бросила в кофейню молниеносный взгляд. Ее пылающее лицо светилось, глаза сверкали.

– Матерь Божья! – прошептал сидевший у окна юноша с пушком на щеках.

– Будь ты неладна, горячая! – прорычал сельский полицейский Манолакас. – Разжигаешь в нас огонь, а гасить его не хочешь!

Сидевший у окна юноша принялся напевать. Поначалу тихо, несмело, но затем голос его все крепчал, словно хрип молодого петушка.

У изголовья у вдовы айва благоухает,Учуял этот запах я, и нету мне покоя!

– Замолчи! – крикнул Маврантонис, замахнувшись наргиле.

Юноша умолк. Старик с длинными волосами наклонился к полицейскому Манолакасу и тихо сказал:

– Дядя твой снова осерчал. Попади она ему в руки – в клочья разорвет несчастную, храни ее, Боже!

– Эх, почтенный Андрульос, видать, и тебе вдовья юбка тоже не дает покоя. И не стыдно тебе, ты ведь пономарь? – ответил Манолакас.

– Нет, и да хранит ее Бог! Видал, какие младенцы рождаются в селе в последнее время? Ангелы, а не младенцы! А знаешь почему? Спасибо вдове! Все село по ней сохнет: как погасишь лампу, кажется, будто не свою жену обнимаешь, а вдову. Потому-то дети в нашем селе и рождаются красивыми.

Почтенный Андрульос помолчал немного, а затем тихо сказал:

– Блаженно тело, которое ее ласкает! Эх, было бы и мне, как Павлису, сыну Маврантониса, двадцать лет!

– Вот увидите – и он сейчас тоже здесь будет! – сказал кто-то и засмеялся.

Все посмотрели за дверь. Дождь лил как из ведра, вода шумно бежала по камням, небо время от времени рассекали молнии. Зорбас, все еще пребывая под впечатлением от вдовы, повернулся ко мне и кивнул:

– Дождь кончился. Пошли, хозяин.

На пороге показался босой юноша со взлохмаченными волосами и очарованным взглядом. Таким обычно изображают Иоанна Крестителя – с глазами, огромными от постов и молитв.

– Добро пожаловать, Мимифос! – раздались смеющиеся голоса.

В каждом селе есть свой юродивый. А если даже юродивого нет, его создают, чтобы веселее было. Мимифос и был сельским юродивым.

– Сельчане! – воззвал Мимифос заикающимся женоподобным голосом. – Сельчане! Вдова Сурмелина потеряла овцу: кто ее найдет, получит пять ок [33] вина!

– Ступай прочь, юродивый! – раздался голос Маврантониса. – Прочь!

Мимифос испуганно забился в угол у двери.

– Присаживайся, Мимифос, выпей ракии, не то простынешь! – сказал, пожалев его, почтенный Анагностис. – Разве может село без дурачка?

В дверях появился юноша с бледными, покрытыми пушком щеками и блеклыми голубыми глазами. Он запыхался, мокрые волосы прилипли ко лбу, и с них капало.

33

Ока – 1) единица меры веса в ряде средиземноморских и балканских стран. В разных странах величина оки была различной (греч. ока – 1,280 граммов); 2) единица объема жидкости.

– Добро пожаловать, Павлис! – крикнул Манолакас. – Добро пожаловать, брат! Присаживайся к нам.

Маврантонис повернулся, увидел сына, нахмурился. «Неужто это мой сын? – подумал он. – Этот выродок? В какого дьявола он уродился? Взять бы его за шиворот да шмякнуть о землю, как осьминога!»

Зорбас сидел как на углях. Вдова распалила его воображение, ему было тесно в четырех стенах.

– Пошли, хозяин, пошли… – то и дело повторял он. – Невмоготу уже здесь!

Поэтому Зорбасу и казалось, что тучи рассеялись и выглянуло солнышко. Он повернулся к хозяину кофейни и вроде бы равнодушно спросил:

– Что еще за вдова?

– Кобылица, – ответил Контоманольос, приложив палец к губам и указав взглядом на Маврантониса, который снова потупился долу. – Кобылица. Не будем лучше говорить о ней, чтобы от греха подальше.

Маврантонис поднялся, завернул курильный рукав вокруг наргиле и сказал:

– Прошу прощения. Пойду-ка я домой. Ступай за мной, Павлис!

Он пошел впереди, сын – следом, и оба они исчезли среди дождя. Манолакас тоже встал и последовал за ними.

Контоманольос тут же воссел на стуле Маврантониса.

– Бедняга Маврантонис умрет с горя, – сказал тихо, чтобы не слышали за соседними столиками. – Большая беда вошла к нему в дом. Вчера я своими ушами слышал, как Павлис говорил: «Если не женюсь на ней, покончу с собой!» Но она, бесстыжая, его не желает. Сопляком считает.

– Пошли, хозяин, – снова сказал Зорбас, который становился сам не свой, едва слышал про вдову.

Закричали петухи: дождь чуть утих.

– Пошли, – сказал я и поднялся.

Мимифос вскочил из угла и поплелся за нами.

Камни блестели, мокрые двери стали совсем черными, старушки с корзинками вышли собирать улиток.

Мимифос подошел и тронул меня за руку:

– Дай сигаретку, хозяин. Нарадуешься той, что любишь!

Я дал ему сигарету. Он протянул загорелую руку:

– И огоньку дай!

Я дал ему прикурить, он затянулся вовсю, пустил дым из ноздрей, прикрыл глаза и прошептал с наслаждением:

– Как бей!

– Куда ты?

– В сад к вдове. Она сказала, что накормит меня, если я оповещу про овцу.