Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 1

– Спи, ангел мой!
– повторил он, заворачивая Летицию в одеяло.

– Твои глаза - как летние звезды!
– чуть погодя сказала ему Летиция. И я так рада, что понравилась таким глазам.

– Я так боялся, что обидел тебя, когда сказал об этом... ведь ты сразу ушла к своим силкам. Обиделась?

Та тихо прыснула.

– Меня учили, что нужно обидеться, но почему-то я обиды не почувствовала!..

Посреди ночи Летицию вдруг пробудил какой-то тихий звук. Ветер и море были спокойны, и Летиция стала прислушиваться. Потом спросила:

– Где ты?

В темноте она разглядела его позади себя, и оттуда-то и долетел этот тихий звук. И тут она поняла.

– Фанфан, ты плачешь?

– Ох, - не выдержал он, - они убили моего старого друга, лучшего друга Гужона-Толстяка, и я словно на десяток лет постарел!

– Дай, я тебя обниму!
– она приблизилась к нему, и стала целовать лицо, и гладить волосы, и окружила его столь нежной и всепонимающей лаской, что наш герой Тюльпан расплакался ещё больше, став снова, как в детстве, малышом Фанфаном. Он вправду горько плакал, и в самом деле был так несчастен, но вместе с тем ему было так хорошо в её удивительно материнских объятиях, что сам он стал себе казаться маленьким ребенком и как грудной ребенок и уснул.

* * *

Где теперь Франция? Что с ней? Где та война, и смерть людей, и жертвы? Все это сразу удалилось на столько световых лет... и время вовсе перестало для них существовать!

Сколько уже дней Фанфан здесь, в бухточке, на пляже золотого песка, с видом на бескрайнее море, сколько дней он дышит этим влажным воздухом, который вечерами освежает легкий бриз? Солнце - и он, лазурная вода - и он, небо - и он! И Летиция, Летиция, Летиция! И этот ритм и неизменный круговорот земного рая, далекого и от людей, и от богов! Вставали они на рассвете и, хохоча, носились по пляжу. Потом, забежав в море, как дети осыпали друг друга фонтанами брызг. Взирали на свои нагие тела без смущения, хоть иногда и не без внутреннего беспокойства - Летиция порою, вдруг покраснев, отворачивалась. Часто прохаживались рука об руку, не говоря ни слова, ибо слова не были нужны: все говорил единый вздох, пожатие пальцев, короткий взгляд увлажнившихся глаз.

Фанфан, усевшись на песке, - он, от рождения нетерпеливый и порывистый непоседа - часами мог смотреть, как она расхаживает взад-вперед, готовит еду, разводит огонь, чистит рыбу. А когда Летиция вдруг поглядывала на него украдкой, как-то по-особому, после того, как долго делала вид, что вообще его не замечает, - Фанфан вдруг ощущал всю мимолетность жизни и в то же время сознавал, что живет как никогда прежде. Тогда вставал и шел к Летиции:

– Могу я тебе чем-нибудь помочь?
– неуверенно спрашивал он, лишь для того, чтобы мог коснуться её руки...

Когда солнце начинало палить вовсю, они ложились в шалаше - но там уже никогда не были нагими! По какому-то тайному сговору всегда перед этим одевались - Фанфан натягивал потрепанные брюки, Летиция - какой-то непонятный мешок, бывший единственным её платьем.

Они не вспоминали ни о Франции, ни о Корсике, ни о войне, о том, какая боль таилась в их душах. Все было так, словно для себя они любой ценой хотели сохранить свой остров райского блаженства, в котором уединились, ту лунную тишину, куда не долетали дьявольские крики с их родной планеты.

Как долго это продолжалось? Вначале они отмечали дни зарубками, как делал это Робинзон Крузо. Потом и это забросили, словно пытаясь забыть, как летят дни, словно стараясь отогнать мысль о том, что им сулит быстротекущее время.

Однажды утром, когда Фанфан закинул в море одну из тех немногих удочек, что у них оставались, он вдруг почувствовал странное беспокойство, причину которого сразу определить не мог, - но тут же понял, что насторожила его тишина!

Летиция незадолго до этого как обычно ушла в лес, чтобы набрать каких-нибудь ягод, проверить силки и набрать воды из ручейка, журчавшего неподалеку в траве. Она никогда не уходила далеко, обычно Фанфан слышал, как она напевает. А напевала Летиция всегда.

– Так ты знаешь, что я думаю о тебе, ведь я пою только песни про любовь.

Фанфан вскочил: почему молчит Летиция? Собрался уже позвать её, но инстинкт подсказал не делать этого. Побежал к шалашу взять ружье. Уже углубившись в лес, услышал сдавленный крик. Мчась сквозь кусты, он стал кричать:

– Летиция! Летиция, я уже иду!

У ручейка он увидал Летицию, отчаянно отбивающуюся от двух мужчин, уже успевших сорвать с неё платье. Один зажал рукой ей рот, чтоб не могла кричать, другой, уже спустив штаны, держал за ноги...

Крик Фанфана их насторожил, и когда тот вылез из кустов, Летиция сумела вырваться и откатиться к его ногам.

Фанфан, держа обоих под прицелом, велел Летиции:

– Спрячься за меня!
– И тут крикнул нападавшим: - Ни с места, или буду стрелять!

При этом сам Фанфан прекрасно знал, что блефует - по дороге успел убедиться, что от морского воздуха замок его ружья заржавел и перестал действовать.

Нападавшими были французские солдаты, - дезертировавшие вроде него, или сбежавшие прямо с поля боя. На них были ещё остатки формы, но лица уже заросли густой щетиной. У одного были светлые волосы и брови, другой почти что лыс.

– Смотри-ка, - сказал блондин, показывая на штаны Тюльпана.
– Еще один французский герой!

У него был марсельский выговор.

– Ты что, её сторожишь?
– спросил он с гадкой ухмылкой и с какой-то опасной уверенностью в себе, словно не замечая наведенного на него ружья. Фанфан вздрогнул: этот тип что-то задумал! Они вооружены? Да! Правда, ружья лежали метрах в трех от них на траве. Тут вмешался второй солдат. Он был чистокровный парижанин - говорил так, словно у него чирей на языке:

– Эй, не делай глупостей из-за этой цыганки!

И вдруг словно гром среди ясного неба - парижанин выхватил из-под куртки длинный кавалерийский пистолет и выстрелил!

Летиция вскрикнула от ужаса и зарыдала, Тюльпан вдруг ощутил боль, ужасную боль в левом плече! Кровь потекла по всей руке. Он отчаянно закричал:

– Летиция, беги! К лодке!

Потом услышал, как Летиция помчалась сквозь кусты, схватил ружье за ствол и одним ударом раздробил голый череп стрелка, который уже прыгнул к нему с ножом, чтобы добить. Но в следующий момент Фанфан ощутил удар головы марсельца по своему желудку, и удар этот переломил его пополам, ну а удар в шею окончательно свалил на землю. Потом Фанфан почувствовал, как марселец пинком башмака переворачивает его навзничь и увидел над собой его белобрысую голову с оскаленными зубами.

– Адью, Тюльпан! И распрощайся со своими яйцами. Я их тебе отрежу! Но сделаю это на глазах твоей цыганки! Люблю я такие штуки! Пойду займусь ей, - она наверняка не может грести так быстро, как я умею плавать, понял, говнюк! Ведь я - лучший пловец Старой гавани в Марселе!

Проехавшись острием ножа по фанфановой шее, марселец расхохотался, отвернулся и помчался к пляжу, чудовищно ругаясь на ходу.

Тюльпан оперся здоровой рукой о ствол ближайшего дерева, и кое-как сумел встать. Парижанин, валявшийся у его ног, давно уже отдал Богу душу. В глазах у Фанфана все плыло. Подняв раненную руку, словно пытаясь остановить кровотечение, он спотыкаясь побрел в сторону пляжа, дрожа от ужаса при мысли о том, что марселец и вправду мог оказаться отличным пловцом.