Невеста берсерка

И опять сказала пару слов, но старуха молчала, надорвано дыша и перегнувшись в поясе. Девчонка глянула уже на него, удивленно, непонимающе.

Харальд размышлял.

Что сделано, то сделано. По крайней мере, теперь можно приказать старухе, чтобы учила Добаву его языку. И…

Харальд посмотрел на Добаву.

Обычно девки, знавшие хоть немного здешнее наречие и прожившие с ним достаточно долго, чтобы узнать, как умерли его прежние бабы, жили надеждой, что уж с ними-то ничего не случится.

И он, как мог, эту надежду поддерживал. И сундук с бабьими цацками держал наготове прямо в своих покоях, а не в кладовой. И шелка лежали под рукой. Чтобы задарить с самого начала, сразу, как только узнает, увести мысли в нужную сторону…

Чтобы бабы грели ему постель, не заливая ее слезами.

И выходило всегда так, как он хотел. Хотя были у него и две девки, дергавшиеся до самого конца. Таращившиеся со страхом, когда он к ним подходил.

Но даже они не отказывались от его подарков. И это правильно — когда хозяин дарит, рабыне положено с благодарностью принимать.

Эта, выходит, тоже знает…

— Сядь, старая, — равнодушно бросил Харальд. — Сегодня я тебя не убью.

И, встав, подошел к сундуку, на котором сидела Добава.

Та при его приближении вскочила. Он, почти развлекаясь, легонько толкнул ее в грудь, усаживая обратно на сундук. Рывком развернул в сторону, боком к стене — так, чтобы светильник, стоявший на полке, бросил круг сияния на ее лицо.

Сам навис сверху.

Добава глянула по-прежнему непонимающе, потом нахмурилась — и Харальд, поддавшись порыву, осторожно погладил ее щеку кончиками пальцев. Коснулся нижней губы — припухшей, розовой, с кровавой тенью, лежавшей в изгибе под верхней губой. Велел неторопливо:

— Переводи, старуха. Добава, ты знаешь, что я убиваю своих женщин?

Она вдруг двинулась, подобрала ноги. И быстро встала — прямо из-под его руки.

Замерла, вытянувшись на сундуке в полный рост, прижавшись лопатками к стене. Глянула на него уже сверху вниз.

Лицо ее снова спряталось в полутенях. А Харальд хотел его видеть. Он двинулся к полке — быстро, как привык в драке. Снял светильник, вернулся. На все у него ушло не больше двух ударов сердца…

Девчонка смотрела на него строго и доверчиво — все сразу. Припухшие губы были полуоткрыты.

— Отвечай, — потребовал Харальд.

Старуха, разгибаясь, сказала что-то умоляюще. Добава кивнула, по-прежнему глядя на него сверху вниз и строго, и доверчиво.

— Боишься?

И снова старухин лепет, и снова кивок.

А смотрит-то как, подумал Харальд, вскидывая повыше светильник. Спросил с насмешкой:

— Значит, ждешь, что я тебя вот-вот убью?

Она вдруг оттолкнулась от стенки, сделала крохотный шажок к краю сундука. Пошевелила губами сначала безмолвно, словно решаясь. Глянула на старуху, снова на него…

И наконец что-то сказала.

— Когда убьешь, тогда и убьешь, — со всхлипом перевела старуха. — Но мне, ей то есть, с тобой хорошо.

Что-то непонятное, темное захлестнуло вдруг Харальда. Он оскалился уже по-настоящему, рыкнул:

— А убивать начну, то же самое скажешь?

Старуха, с хрипом вдыхая воздух, перевела.

Забава застыла, потом неуверенно потянулась к нему рукой. Погладила его голову — от виска назад. Тонкие пальцы запутались в волосах, стянутых в косицы.

Замерла, глядя на него уже испуганно. С заминкой отдернула руку.

А Харальду вспомнилось все — как девчонка молча глотала обиды от сестры, но при этом в первую их ночь колотила его по щекам… на что ее сестра так и не решилась. К морю кидалась, но перед этим крышу в его доме разобрала.

Нельзя же так, подумал он.

Он привык все мерить меркой, прямой, как меч. И все люди, что его окружали, в эту мерку укладывались. Даже сестра самой Добавы была для него ясна и понятна.

А девчонка нет.

Битый щенок, подумал он наконец.

И успокоился, найдя хоть какое-то объяснение.

Битый щенок. Часть костей сломана, но хребет еще цел. И костяк растет, пытаясь вытянуть щенка в тот рост, который был положен ему от рождения.

А прожила бы еще несколько лет в семье своей сестры, мелькнула у него вдруг мысль, и стала бы в точности такой, как рабыня рядом. Несчастной, боящейся всего…

Интересно, какой бы она стала, доведись расти при родном отце и матери, в любви и заботе? Веселой и смешливой? Или молчаливой, гордой…

Хватит, приказал себе Харальд.

И протянул светильник старухе. Та молча приняла.

Он сдернул Добаву с сундука — намеренно резко, так, что она налетела на него всем телом, уткнувшись носом ему в грудь. Сказал, приобняв одной рукой, чтобы не выскользнула:

— Если тебе со мной хорошо, тогда веди себя как положено. Слушайся. Иди туда, куда я прикажу. Делай то, что я скажу. Поняла?

Он глянул на старуху, та быстро забормотала. Добава подняла к нему лицо. Кивнула, помедлив.

— Дальше. В двух днях пути от нас убили конунга, имевшего гораздо больше воинов, чем я. Его поместье захватили. Понимаешь, что стало с бабами, что там жили?

Бабка рядом заговорила с надрывом. Девчонка наконец опять глянула испуганно. Кивнула.

— У меня больше не будет воинов, чтобы охранять тебя. Поэтому сиди в поместье тихо. И мне не нравится, что ты боишься свою сестру. Охранять тебя я не могу — воины сейчас нужны для дозоров и охраны поместья. Присматривать за моими бабами они больше не будут. Если хочешь, завтра я прикажу выпороть твою сестру…

Девчонка, выслушав старуху, молча блеснула глазами. Потом решительно покачала головой. Сказала слово, которое Харальд знал и по-славянски:

— Нет.

Так и знал, что не захочет, мелькнула у него мысль.

— Тогда будет так, — с угрозой сказал Харальд. — Отпор ей дашь или ты — или мой кулак. Сейчас у меня нет времени, чтобы отвлекаться на бабские вопли в поместье. Реши это дело сама, или вмешаюсь я. Ты поняла?

Добава, помедлив, неуверенно кивнула.

— Теперь ты, — он оглянулся на старуху, замершую рядом со светильником в руке. — Раз уж она все знает — с завтрашнего дня начинай учить ее нашему языку. И побыстрей.