Невеста для Бессмертного

…Кот лежал на матери сырой земле, раскинув лапы и закатив глаза. После прорастания дубов и рыхления корнями она стала на удивление мягкой и помирающий кот ловчее устроил голову на комке, чтоб удобнее было страдать.

— Чума на оба ваших дома!.. — горько выплюнул кот, когда дневной свет над ним заслонили три головы взволнованной Горынышны. — Я пропал! Погиб во цвете лет!..

Он прислонил лапу ко лбу и некоторое время выразительно и глубоко наслаждался предсмертными муками.

Виновато выглядящая Горынышна тоскливо глянула вверх. На качающихся опаленных ветвях цветка не было…

— Иди, спеши, мой друг, — так же горько произнес кот, возложив волосатые лапы на дрожащие лапки безутешной Горынышны, — всем возвести о безвременной кончине… Я сделал все, что мог!

Закатывая глаза и вываливая язык набок, кот полез куда-то за спину и достал чуть помятый, но в целом свежий и нетронутый отвоеванный цветок.

— Скажи им, — тухнущим слабым голосом продолжал кот, — что я дрался как герой…

В это время за подъездной тяжелой дверью застучали легкие шаги, дверь отворилась, и на улицу, в звенящее юное лето, выпорхнула чудесная красавица в голубом нежном платье.

Преображённая Марьванна была чудо как хороша. Стройна, высока, лицом ягодка, фигуркой лоза. Бровями союзнее самой Яги. Ее пышная темная коса лежала на плече, синие дерзкие глаза вдохновляли на поступки и подвиги. Грудь сводила с ума случайных прохожих и случайных свидетелей в окнах. Ноги и попа вызывали необоснованную ревность у бдительных дам.

— Ну, чего развалились тут? — звонким дерзким голосом атаманши выкрикнула Марьванна, тщательно скрывая свое волнение. Ее девичьи тонкие пальцы стискивали клубок, который кривился и ойкал. — Помчали?

Кот, забыв притворяться, торчком сел среди сторонящихся трагедии георгинов. Челюсть его отвисла.

— Маняша, — прошептал мохнатый симулянт, — ты богиня!

А вот Жиже никто ничего такого не сказал.

Ее зеленое тельце взрывом отнесло в сторону трансформаторной будки, и она и опомниться не успела, как заквакала на ряске в какой-то сомнительной луже.

— Ну зашибись, — сказала зло Жижа, чье превращение в человека зловредный кот прервал на полуслове. Впрочем, поправить уже ничего было нельзя.

Глава 14. Первая часть марлезонского балету

На новом месте, куда притащил его новый друг Серега, Кощея приняли очень тепло.

Даже радушно, чего с ним не происходило вот уже добрую тысячу лет.

И кто знает, виноват ли в этом был молодецкий вид его распрекрасный, или венец золотой на темных кудрях, или габбановые штаны, а может, пригоршня золотых, которые Кощей, разрушая стереотипы о скупце, чахнущем над златом, щедро сыпанул в подставленные руки добрых молодцев на входе. Да только вой и гром поднялся вокруг такой, будто сразу дюжина лягушонок в коробчонках спешила посмотреть на этот аттракцион невиданной щедрости.

Но привередливому и настороженному Кощею, обжегшемуся на шоу трансвеститов, отчего-то вдруг показалось, что не Василисы Прекрасные окружили его, а земля разверзлась у него под ногами в белых носочках, и все чертовки, вся нечисть повыскакивала оттуда, из разлома, пыхая перегарищем, чтобы приложить свою ручку к кощееву золоту. Чертовки скалились белыми зубами обворожительно и фальшиво, заглядывали в глаза кощеевы своими огромными, бездонными, как море-окиян глазами, и казалось, еще немного — и они вытрясут из Кощея не только все золото, но и старческую черствую душу из юного мягкого тела.

— А кто это у нас такой богатенький Бурати-и-ино? — ворковали красавицы, игриво пощелкивая по кощееву длинному носу и повиснув на его плеча на манер мантии из горностаев. Только из баб.

— Вы меня с кем-то путаете! — слишком поспешно и слишком испуганно выкрикнул нервничающий Кощей, и прекрасные ведьмы заходились в сатанинском хохоте, хитро перемигиваясь.

«Наивный олигаршонок, — говорили их горящие, как адово пламя, глаза. — Выращенный где-то на экологически чистых берегах Бали. Неиспорченный. Дикий, к рукам не приученный. Необъезженный и необузданный. Надо брать!»

— А кто у нас па-а-апа, — тянули ведьмы, коих Кощей стряхивал со своих плеч десятками, как Акелла диких псов джунглей. Этим нехитрым вопросом девицы пытались убить сразу двух зайцев: нащупать родословную и примерно прикинуть свое будущее место в Форбсе.

— Папа у нас Трепет! — рычал Кощей, уже слегка зверея.

— Трепет, трепет, трепет, — расходящимися кругом волнами помчалось по залу, словно перестук по заповедному лесу.

Трепетом, Страхом или по-простому, всем понятно — Утюгом, — в кругах чаровниц иногда называли толстого, низенького и прижимистого богатея полукриминального происхождения. Он здорово смахивал на директора консерватории, приодетый в замшевый пиджачок, галстук-бабочку и широкие, как знамя коммунизма, штаны. Вечно позитивный, румяный и сохранивший остатки кудрей вокруг блестящей биллиардной лысины, он почесывал крохотного пучеглазого вибротерьера*, трясущегося от злости на его руках, и благостно всем улыбался.

Сходства между ним, мягким, толстым и розовым, и Кощеем, длинным, худым и бледным, стремилось к абсолютному нулю, как в космосе, но отчего-то девицы приняли слова кощеевы как правду, и очень такому родству обрадовались. Главным образом оттого, что врать насчет Утюга было чистым самоубийством. Значит, родство было настоящим. А Утюг, поговаривают, был очень, очень богат, даже у его старого вибротерьера были золотые зубки.

Что уж говорить о сыне.

— Ой, какой хороший ма-а-альчик, — соблазнительно, словно коварные Сирены вокруг Одиссея, запели чертовки. — Кто бы мог подумать, что у такого серьезного папы есть такой миленький и хорошенький сы-ы-ын…

Круг хищниц сужался.

Однако с Кощеем был верный друг — трансвестит Серега. Особо жадных и откровенно страшных чертовок он прогнал, позволив оставаться рядом с Кощеем только самым ярким и самым красивым, и резво выхлопотал для Кощея отдельный кабинет с мягким диваном и столом, заставленным кушаньями заморскими побогаче, чем у скатерти-самобранки в меню.

Красавицы, унюхав золото, пестрою толпою ринулись вслед за Кощеем, чем немало поразили его в самое сердце, но вовсе не стрелами Амура. Как-то это все было сильно не по древне-русски. Настолько не по древне-русски, что Кощею, сыплющему золото как зернышки — курочкам, на миг показалось, что девицы превратились в заморских чудо-юдо рыб пираний, или даже в акул, и хищно кружат, норовя вот-вот вцепиться в дающую руку неестественно-белыми зубами.

Кощею стало страшно. Таких женщин он не видел ни разу, и к такой массированной атаке был не готов. Хотелось плакать и на ручки. Он поджал ножки в белых носочках повыше, на диван, и кинул горсточку золотишка подальше, за двери, чтобы толпа крикливых, как чайки, красавиц, держалась от него на расстоянии. Верный друг Серега, изловчившись, захлопнул за ними дверь и подмигнул побледневшему Кощею.

— Не понравились девчонки, что ли? — спросил он весело.

Кощей отчаянно замотал головой.