Невеста для генерального

— Стой.

Тот тормозит и косится на меня:

— Что такое?

— Нам надо поговорить. Наедине, — шепчу я. — Это важно.

Рокотов приподнимает бровь, но в итоге кивает.

— Хорошо.

И мы выдвигаемся на склон.

Вайсманы снова отправляются на склон для продвинутых лыжников, а Рокотов, как и вчера, сопровождает меня. Даже не предлагает снова нанять инструктора.

Вскоре мы остаемся одни, и перед первым спуском Рокотов останавливает меня движением руки.

— О чем ты хотела поговорить?

Мы отходим в сторонку, чтобы не мешать другим лыжникам, и я в красках передаю ему разговор с Таней.

Надо отдать Рокотову должное — он слушает внимательно, не перебивает, однако в итоге выдает:

— Кира, я уверен, Лиза не предпримет ничего серьезного. В конце концов, что она может, кроме как бахвалиться? Насчет ее осведомленности — думаю, информация о нашей поездке могла все-таки просочиться в прессу.

— Максим, но… — пытаюсь возразить я.

Что из того, что я рассказала, он не расслышал? Неужели и правда не понимает, что все может быть серьезно?

— Никаких «но». Не забивай голову этой чушью, оно того не стоит, — жестко пресекает меня Рокотов. — Она ничего не сделает ни тебе, ни мне. Все, идем.

Он разворачивается, а я гляжу ему вслед и пыхчу от злости.

Ну так и знала, что не примет мои опасения всерьез. И зачем только говорила? Вот ведь свин!

Однако совсем скоро мне становится не до злости.

Когда я падаю в четвертый раз, единственное мое желание — лежать и не вставать.

«Прибейте меня кто-нибудь», — мучительно стону про себя. Мышцы ноют так, что каждый подъем после падения для меня — как все двенадцать подвигов Геракла разом. М-да, все-таки снова отправиться на склон было не лучшей идеей. Я себя переоценила.

— Кира? — вижу над собой нахмуренные брови Рокотова.

Он протягивает руку, помогает мне встать и озадаченно на меня смотрит.

— Что у тебя с лицом?

У меня? С лицом? Ему теперь и мое лицо не нравится? Конечно, весь из себя такой спортивный, куда ему понять, каково мне! И уж тем более предположить, что у меня вообще что-то может болеть. Бесчувственный чурбан!

— Чем тебе мое лицо не нравится, а? — упираю я руки в боки, рявкаю: — Видели глазки, что выбирали!

Рокотов каменеет, цедит сквозь зубы:

— Ты переохладилась, что ли?

— Нет, Максим, я перекаталась! Прикинь, да? — Голос помимо моей воли становится жалобным: — У меня все болит! Даже мышцы, о существовании которых я до сегодняшнего дня и не подозревала. Вот! Доволен?

Жду, что Рокотов заявит: «Хорош стенать, что там у тебя может болеть». Однако вместо этого он выдает совсем другое, качая головой:

— И почему ты молчала? К чему этот героизм? Не могла сразу об этом сказать? Пойдем в кафе, подождем Вайсманов там. После обеда останешься дома. У меня с собой всегда есть мазь как раз для таких случаев. Сильно болит?

Мне чудится или его голос сквозит сочувствием? Я пялюсь на Рокотова как на последнего выжившего единорога. Я что, сплю? Если нет, то по ходу переохладился как раз он, а не я.

— Терпимо, — уже тише отзываюсь я.

— Я вижу, как терпимо, — снова качает головой он.

Мы в последний раз катимся со склона и идем к подъемникам.

Через десять минут я уже грею замерзшие пальцы о кружку травяного чая в кафе. И почему на природе вся еда и напитки кажутся такими вкусными и насыщенными? Совсем не такими, как дома. Магия какая-то, честное слово.

Себе Рокотов берет кофе. Только я открываю рот, чтобы снова поднять тему с Лизой, как вдруг из-за соседнего столика раздается женский счастливый визг:

— Да, да, конечно да!

Я выглядываю из-за спины Рокотова и вижу, как перед симпатичной шатенкой на колене стоит молодой мужчина с протянутой рукой. В ней красный бархатный футляр-сердечко. Наверняка кольцо.

Мои губы сами собой расплываются в улыбке. Лицо девушки аж светится.

Счастливая пара обменивается романтичным поцелуем под громкие аплодисменты присутствующих.

Я тоже хлопаю. Лишь Рокотов выглядит абсолютно безучастным, будто видит такие предложения руки и сердца едва ли не каждый день. Вот сухарь!

— Хм, — вдруг многозначительно выдает он. — Кстати, насчет предложения. Кира, когда мы вернемся, напомни мне отдать тебе кольцо моей матери. Оно передается из поколения в поколение.

Я округляю глаза.

— На время, конечно, — добавляет жених. — Пока ты моя невеста, будешь его носить.

Моя улыбка гаснет сама собой. Я и так помню, что на время, незачем постоянно об этом напоминать.

— Что за кольцо? — старательно скрываю эмоции я.

— Золотое. В центре — овальный изумруд, обрамленный бриллиантами. Внутри гравировка на латыни: Amor vincit omnia. Любовь все побеждает. Его подарил моей прапрабабушке ее жених как доказательство своей любви. Родители обоих были против из брака, так что он ее выкрал и женился.

— Как романтично!

— Не так уж. Так как родные отказали им в поддержке, они часто переезжали и едва сводили концы с концами.

Господи, Рокотов просто мастерски рушит любую романтику. Как робот, которому чужды эмоции и любовь. Ну что за талант?

— Зато были вместе. Это самое главное, — не разделяю его пессимизма я.

— Кстати, я думаю, это не более чем красивая легенда, но вроде как они часто повторяли друг другу одну фразу, и ее даже выбили на могилах обоих: «Я всегда буду выбирать тебя». Как напоминание, что даже если бы у них была возможность что-то изменить, они бы снова выбрали друг друга.

Вай, вот это чувства! Вот это я понимаю! Почему-то я представляю себе пару, которая держится за руки и кружит посреди цветущего поля.

Делаю глоток чая, рассматривая присутствующих. Здесь с десяток девушек, и все как одна яркие и красивые. Как и модели в тот самый вечер, когда я впервые увидела Рокотова.

— Максим, а почему ты выбрал именно меня? — вырывается из горла вопрос прежде, чем я успеваю подумать.

Глава 39. Массаж и другие (не)приятности

Кира

— В смысле? — Рокотов приподнимает брови, едва не поперхнувшись своим кофе.

— Ну, в прямом. Я о том вечере, когда ты выбирал модель для съемок. Почему именно я?