Невеста для варвара

— В сей час я к окну подойду с улицы, а ты выглянь.

— Зачем?

— А позри, так узнаешь!

Подошел к окошку, сквозь которое лешачья жена заглядывала. И видит, за мутной слюдой Варвара смеется — не так, конечно, как смеялась, когда он сажею в чуме вымазался, а легонько, но ведь развеселилась!

— Ты такой же великий стал, ровно леший! — сказала потом. — И очи у тебя такие же грустные, Иван Арсентьевич. Отчего эдак-то сотворяется?

— Что очи грустные? Нет, что великим сделался?

— Слюда в окошке изламывает, как стекло немецкое! Развинтил подзорную трубу и показал стекло увеличительное. Ей еще забавней стало, играть с ним принялась, на все предметы наводить и засим вовсе успокоилась. Однако Ивашка все равно вырубил в дверных косяках проушины и сделал настоящий засов. Но и при сем побоялся в тот день оставлять княжну в одиночестве, с собою позвал.

Лес на челн искали они долго и всю округу искрестили на несколько верст. Все больше тяжелая, смолистая лиственница попадалась, из коей хоромы можно срубить — двести лет стоять будут, а на легкую лодку требовались осина, тополь или на худой случай ель. Деревья сии тоже встречались, но низкорослые, сучковатые и чаще гнилые изнутри. Покуда бродили около заимки, много зверовых ловушек нашли, медвежью западню, ямы, где уголь нажигали, и даже смолокурню. А еще разного размера камни, расставленные по лесу в некоем порядке: то складываются в равнобедренный треугольник, то в правильный овал, это, вытянувшись редкой цепочкой, образуют некий долгий зигзаг ил и вовсе фигуру непонятную из-за ее великих размеров, сокрытых лесом.

Жизнь у югагиров была устроена здесь хоть и просто, без излишеств, но как-то очень уж основательно. В одном месте Иван с Варварой четырехпалую лиственницу нашли с правильно выгнутыми отростками, как обыкновенно не бывает, — будто две лиры перекрещены. Только посередине заместо струн стоит деревянная часовенка, искусно из дерева вырезанная, со слюдяными окошками на четыре стороны света, И когда дверцу отворили, внутри обнаружили чашу малую, похожую на лампадку, где еще жир сохранился и фитилек. Когда же обратным ходом шли вдоль Индигирки, наткнулись на чувонское кладбище, и Головин в тот час вспомнил, как Тренку хоронил. Перед смертью югагир попросил домовину ему срубить из дерев, положить его и сверху бревнами запечатать накрепко. Лес в том месте и вовсе хилый был, уродливый, так Ивашка кое-как сруб сделал, а покрышку вовсе из жердей составил и камнями обложил, чтоб волки не достали. Здесь же домовины срублены искуснее, чем часовенка, из тесаного и строганого леса, и бревна подогнаны друг к другу так, что в единое сливаются и стыка:: не видать. Покрышка же смастерена в виде пирамиды о четырех гранях и с четырьмя же резными конскими головами на вершине, смотрящими по всем сторонам света, — даже гривы словно на ветру развеваются. Не могила — теремок! От сего кладбища Головин наметил путь к дальнему гольцу, что виднелся верстах в пяти от Индигирки, полагая, что за горою, с полуденной стороны, лес покрупнее будет. Шли они с Варварой, пожалуй, часа три, по ходу дерева присматривая — а хорошо уже было, тепло, зелено, цветисто, из-под ног взлетали глухари, тетерева, куропатки и прочие птицы да садились тут же, не боясь человека. Из кустов оленицы с молодыми телятами смотрели с любопытством, белки по веткам скакали — и верно, рай земной! Дивясь этому, Ивашка вроде бы и за курсом своим следил, уж вот, кажется, рядом голец, но выходят они на чистину$7

И вот когда пришли на заимку, Головин внимание обратил, что изба поставлена хоть и добротная, да без всякого изящества, без коньков на крыше, без резьбы, словно хозяева ее не очень-то заботились о жизни обыденной — напротив, прикладывали много ума и старания, зачем-то расставляя камни по лесам, устраивая светильники на деревьях и домовины.

Лесу на челн они с княжной так и не нашли в тот день, и тогда Ивашка вздумал на следующий пойти выше по Индигирке, где в закатном солнце чуть в стороне от реки высвечивались далекие каменные горы. Под их прикрытием должен был расти строе вой лес, а этот северными ветрами продувает, и потому он низковат и уродлив. Срубить там дерева, стащить на берег, связать в плот и приплавить вниз по течению. Собрались, Головин, кроме ружья и подзорной трубы, матку взял с собою, чтоб более не кружить, и пошли. И весь день к этим горам шли прямицей, выверяя путь по компасу, и опять встречали всяческие ловушки на зверя, знаки каменные, светильники в разлапистых деревах, а в одном месте наткнулись на некое сооружение — эдакие пещерки рукотворные. Для жилища не годится — два узких хода, расположенных крестообразно, и посередине лишь малый пятачок, где и вдвоем-то тесновато; ежели крепостица, то отчего затворов никаких нет? Да и на западню медвежью не похоже, ходить можно на все четыре стороны. Однако при сем выложены пещерки из обтесанных камней, а кровля и вовсе из плит, которые и сто человек вряд ли поднимут. И на что югагиры, более всего в чумах да в избах рубленых живущие, столь великий труд совершали?

Подивились Иван с Варварой и далее к горам пошли. Уж на сей раз нигде по пути не кружили, не сбивались, но к ночи вроде бы знакомые места потянулись. И верно, скоро речка зашумела, выходят из лесу — опять на заимке очутились. Тут даже княжна, весь день покорно шествовавшая рядом и взиравшая лишь на цветы, птиц да животных, спросила со скрытым страхом:

— Не леший ли нас кругами водит, Иван Арсентьевич?

И только спросила, глядь, а от избы кто-то отскочил и в лес наутек — только оленья шкура на спине завивается.

На ночь затворились с Варварой в избе, и она, притомленная долгой ходьбой, вскоре заснула, а Головин все темное время с винтовкой просидел у окна, да на сей раз никто не приходил и не заглядывал в окна. Потом и самого сморило, уснул, даже уши не заткнув.

Поутру же, когда невеста еще почивала, засов открыл, взял ведра и пошел на речку за водой. Глядит и глазам своим не верит: на берегу, где он прикидывал верфь устроить, лежат четыре дерева! Нужной толщины и долготы, прямослойные, без сучков, и сердцевина желтоватая, плотная, что репа, — как раз досок на челн наколоть да натесать! Не пилою повалены, атопором срублены и не позже, чем вчера, — кора и заболонь* повять не успели. И не приплавлены сюда бревна, не притащены волоком, а будто на санях с подсанками доставлены или вовсе на плечах принесены…

Головин кругами походил, следы посмотрел, поозирался, и вдруг за мелким леском на болотине какое-то движение заметил — ветра нет, а зеленеющие уже ветки тальника подрагивают. Ведра поставил и в открытую пошел, без всякого оружия, да еще и окликнул: — Эй, кто там? Погоди!..

Лесок миновал, а на опушке его олени пасутся. Упряжка хоть и была на волю отпущена, да никуда далеко от заимки не отходила.

Ивашка воду в избу отнес, взял топор, пилу лучковую и снова на берег: что тут гадать, откуда лес взялся? Должно, Бог послал, а уж каким образом, сие его промыслы. Во всяком случае знак-то добрый, и на то указывает, что будет у них с Варварой челн…

Поскольку Головин в Амстердаме, обучение проходя, полгода на верфи трудился, корабельное мастерство усваивая, то сразу задело взялся. Прежде всего с дерев кору снял, клиньев листвяжных натесал и с их помощью первое бревно по сердцевине на четыре части расколол и порадовался — ни задиров тебе, ни кривизны, словно пилою распилено. И по том от каждой четвертины по одной доске взял, да каждую отесал до полувершковой толщины и тут же на ветреном берегу на прокладки положил, прикрыв сверху корой, чтоб солнцем не порвало. Челн он замыслил смастерить тому подобный, что у лопарей однажды видел: плоскодонный, с бортами в четыре тесины, двух сажен в длину, с низкой кормой и носом приподнятым да мачтой невеликой с косым парусом. Хоть и кричали лопарям с берега, мол, сие не лодка — скорлупа яичная, душегубка, но они ходили по озерам и волны не опасались, а по рекам так и вовсе напрямую, минуя речные петли через волока на перешейках, ибо весил челнок сей всего пудов пять, не более.

Княжна обыкновенно подолгу спала, привыкшая к жизни вольготной в родительском доме. Тем паче в теплой избе — это не в чуме, где скоро выстывает и хочешь ли, не хочешь, от ознобу пробудишься. Здесь же, верно, от стука топора проснулась, встала, приходит на речку, а там уже, как на настоящей верфи, свежей древесиной пахнет белая щепа повсюду и Головин до пояса обнаженный, веселый и с топором в руках.

Будто вкупе с удивлением радость на лице ее промелькнула. Стоит, очи свои прекрасные распахнув, и вроде любуется, как он доску протесывает. У него же от взора сего лишь азарту добавляется.

— Где же ты лесу взял, Иван Арсентьевич? — изумилась она.

Он и ответил, как думал:

— Сие нам Бог послал, Варвара!

И тем вроде бы спугнул ее. Невеста убежала в избу, а он не стерпел, спустя некоторое время подкрался к окошку, словно леший, и глянул…

Она же медный складенок* дорожный, с коим не расставалась, установила в уголке и бьет поклоны земные, ровно грешница великая под епитимьей строгой. Ивашка обратно на свою верфь и за топор: бортовые тесины след заготовить, подсушить слегка и потом снова протесать, чтоб толщиною были чуть более четверти, а донные — в полвершка. И уж потом за постройку взяться. Досушивать окончательно было след, когда днище и борта обвяжутся и деревянными гвоздями пробьются, чтоб при выгибе тес не треснул, не зажучился и чтоб, высохнув, нужную форму принял. Чем легче будет челн, тем быстрее под веслом пойдет, а малый парус поставить, так с по-собным ветерком птицею полетит…

Так весь день он доски колол, тесал и на просушку тесины складывал, и делом сим так увлекся, что под вечер л ишь спохватился, что княжна в избе сидит не кормлена и не поена. Воткнул топор, побежал на перекат, несколько крупных семужин на берег выбросил, на обратном пути дикого луку нарвал, молодых, еще не раскрывшихся листьев ревеня, черемши, после чего заложил все в котел и протушил на костре. Подивить хотел, лакомством побаловать, но только котел в избу занес — у самого слюнки текут, — Варвара ушла в светелку, в уголок забилась и сидит, очей не поднимет.