Невеста рыцаря
Шрифт:
Она чувствовала тепло его ладоней на своей талии, движение его руки, изучающей контуры и изгибы ее тела, а затем скользнувшей к бедру. Не было ни страха, ни угрозы. Ветер шумел над их головами, костер едва тлел. Ни он, ни она этого не замечали.
Коннал напрягал зрение, пытаясь разглядеть в ее глазах страх — наследие Маркуса, но синие глаза ее были ясны и манили его к себе.
— Я ощущаю дрожь твоего тела, Шинид. Твое сердце бежит наперегонки с моим. Я знаю вкус твоего дыхания, гладкость твоей кожи, даже не прикасаясь к ней. — Он наслаждался ощущениями, рожденными сочетанием противоположных чувств — жара страсти и спокойной безмятежности. Он чувствовал, как земля прогнулась под ними, принимая форму их тел. Его била дрожь:
Снег падал, укрывая их белым одеялом.
Нежность его губ была подобна пряному вину, что согревает в холод. И вкус их был столь же приятен. Тело ее звенело, как струна, и пело от радости. Она схватила его за плечи, чтобы удержаться, остановить безумное кружение, и пальцы ее впились в литые мускулы его рук. Рук мужчины, которого она когда-то любила. Она втянула в себя его губы, возможно, причинив ему боль. Она была беззащитна и бессильна перед напором прежних чувств к нему — и новых, рожденных желанием взрослой женщины. Но если совокупление совершится без любви, то она будет низвергнута в ад. Такое соитие принесет горе не только ей одной, она навлечет проклятие на весь свой род.
Он обнимал ее все крепче, и тепло его и сила мощным потоком входили в нее. Она задрожала в его руках. Эта дрожь напоминала ей о том, что она поставила на карту — громадные дары и неизмеримую опасность. Однажды Шинид уже ошиблась. Она не имела права ошибиться вновь.
Стон сорвался с ее губ, когда он провел кончиком языка по ее губам.
— Ты мог бы взять сейчас мое тело, не сказав ни слова о любви?
Они встретились взглядами.
— Во мне не осталось любви, — признался он. — Не ищи ее. Вот я весь перед тобой. Вот все, что у меня есть. — В тот же миг он выругал себя за честность, ибо Шинид закрыла глаза, чтобы скрыть навернувшиеся слезы.
— Тогда ты не должен касаться меня.
Голос ее дрожал. Все рухнуло. Коннал перекатился на спину, страдая от неисполнимого желания. Он смотрел в небо, но ничего не видел. Кровь стучала в ушах, он никак мог успокоить дыхание. Он мог бы солгать, но, глядя в ее глаза, лгать не мог. Правда ранила ее, и он захотел дать то, что она хочет. Не для того, чтобы взять ее, как желали оба, а для того, чтобы снять боль, рожденную его словами.
Коннал сам себя не понимал. Он осторожно повернул голову и взглянул на Шинид. Она лежала, повернувшись к нему спиной, подвинувшись к огню и свернувшись в клубок. Рука его сама потянулась к ее косе, но, опомнившись, он отдернул руку и прижал ладонь к щеке. «Она меня околдовала», — подумал он. Теперь он был обречен желать ее всеми фибрами души — и не получить желаемого! Он приподнялся на локте, чтобы посмотреть на нее, и она обернулась.
Коннал нащупал позади себя плащ с меховым подбоем и накрылся им.
— Иди сюда, — нежно позвал он. — Подвинься ближе и согрейся моим теплом. Пусть даже в последний раз.
Она не шевелилась.
— Обещаю, Шинид, вести себя… в рамках. — Каких мук ему стоило не прижаться к ее губам и не стереть с ее лица эту печаль и эту боль своим поцелуем, знал только Бог. Вздохнув, она прижалась к нему теснее. Желание прожгло его с новой силой, но он лишь обнимал ее и смотрел, как она постепенно погружается в сон. Когда она уснула, он убрал медно-рыжую прядь с ее щеки.
Слеза скатилась из уголка ее глаза к нему на руку. Она всхлипнула во сне, и ему стало больно — не от раскаяния, а от сожаления о том, что вот так сложилась его жизнь.
А потом ему стало спокойно и хорошо. Еще никогда ему не было так хорошо и спокойно лишь оттого, что он просто обнимал женщину.
«С Пинар даже этого не было», — подумал он, засыпая. И она поплатилась жизнью за одно лишь желание испытать счастье.
Эта ночь была ночью прозрения. И утро — утро предстоящей встречи с товарищами — выдалось неприветливым и хмурым.
Быть может, виновата была не погода,
а что-то другое, что-то изменилось в нем самом.А виновница его дурного настроения ехала далеко позади.
Фляга с вином, которая переходила из рук в руки, уже давно ему не помогала. Поднять настроение вино оказалось не в силах. Коннал посмотрел через плечо на Шинид. Она разговаривала с Гейлероном, но тут встретилась с ним взглядом, приподняв эту свою дьявольскую бровь. Он быстро отвел глаза.
Вновь он не мог получить ту женщину, которую хотел иметь. Первую — из-за диких восточных обычаев. Шинид — из-за того, что не мог дать ей той любви, которой она ждала. Его терзало чувство щемящей пустоты, будто у него был какой-то великий дар, который он утратил. Второй раз с ним такое произошло.
«Женщины отравляют мне жизнь», — подумал он. То, что Шинид отказывалась выйти за него замуж, было не просто плохо, а очень плохо. Она отказывалась выполнить приказ короля, а неповиновение государю — это не шутка.
Брейнор подтолкнул Коннала локтем, предлагая флягу с вином, и Коннал стал пить большими глотками, опустив поводья. Если бы только хмель мог избавить его от неприятных мыслей! Коннал горько усмехнулся и краем глаза увидел, что Шинид подъехала к нему.
— Вы позволите, сэр Брейнор, переговорить нам с Пендрагоном наедине?
Брейнор взял у Коннала флягу, недоуменно пожал плечами и отъехал в сторону.
— Какие-нибудь проблемы, миледи?
— Никаких. Я только хотела узнать, почему мы направляемся на юго-запад, вместо того чтобы держать путь строго на юг?
Коннал искоса взглянул на нее и непроизвольно зябко повел плечами. Интересно, как давно она это заметила? Шинид задумчиво окинула его взглядом.
— Похоже, мы едем в аббатство. Ты хочешь навестить свою тетушку Рианнон?
— Да, я хотел выразить ей свое почтение. Шинид кивнула, соглашаясь.
Если бы она знала, что вовсе не почтение своей тетушке собирался выразить Коннал своим визитом. Он собирался устроить ей допрос. Выяснить, наконец, почему она бросила его младенцем. Зачем сделала так, что вся его жизнь стала сплошной ложью. Как всегда, когда он думал об этом, гнев черной лавиной накатывал на него, и Коннал надеялся, что долгие годы тренировки не пропали даром и лицо его не отразит того, что происходит в его душе. С самого младенчества и до того памятного дня, когда отчим его, Гейлен Пендрагон, произнес те ненавистные слова, Коннал был уверен, что Сиобейн была его матерью, а лорд Тайгеран — его настоящим отцом. Тайгеран умер еще до его рождения, он был убит Гейленом в поединке, когда Гейлен призвал Тайгерана к ответу за преступления, совершенные против Генриха Английского. К счастью, Сиобейн долго не знала, от чьей руки погиб ее муж, но когда ей случайно стало об этом известно, ее только-только зародившееся чувство к Гейлену едва не умерло. Так думал Коннал вплоть до того дня, когда, через год после посвящения в рыцари, он узнал всю правду. Итак, он, оказывается, был плодом совокупления простого ирландского воина с женщиной, которую он знал как тетю Рианнон. И еще узнал, что, когда он был ребенком, Рианнон спровоцировала резню, в которой погибло немало людей. И сделала это с одной целью — не открыть Гейлену и Сиобейн настоящего имени своего любовника.
Вот тогда-то Коннал и решил стать крестоносцем, чтобы бежать от людей и из страны, где он испытал позор.
Он не имел права называться ирландским лордом, даже если правду об этом знали лишь его приемные родители.
Он был сыном предателя и убийцы. Человека слабого настолько, что он смог убить своих соплеменников по приказу Локлана О'Нила. Он был сыном женщины, которая с радостью выдала своего ребенка за наследника клана О'Рурков, вместо того чтобы самой воспитывать его и заботиться о нем. Этот обман был совершен ради их клана, как заявила ему Сиобейн. Клану нужен был предводитель мужчина, и хотя она и правила сама, но делала это от его имени.