Невеста с миллионами
Шрифт:
— Надеюсь, вы согласитесь, что человек бывает так занят, что способен забыть обо всех развлечениях?
— Нет! О женщине, которую любят и собираются взять в жены, никогда не забывают! — твердо ответила леди Джорджиана. — И не рассчитывайте, что я стану умолять вас. Чем так унижаться, я скорее убью вас; я способна и себя лишить жизни, а вместе с собой и несчастное создание… Часы, которые мы проводим вместе, вы называете развлечениями? Развлечениями, подобными тем, какие предлагает вам ваш тайный клуб? Нет, Ральф, теперь мне известно все. Целый месяц я боролась с собой: еще с тех пор, как на празднике у мистера Бюхтинга услышала ваш разговор о любви с мисс Элизой, я не теряла надежды, что вы еще вернетесь ко мне. Теперь все это позади. Если то, что должно
— Какое мне дело до всего того, о чем вы говорите, до мисс Элизы, до праздника? — спросил Ральф. Когда он понял, что разоблачен, им вновь овладело упрямство. — Вы сказали, что сами присутствовали на празднике…
— Да, я была там!
— А с какой целью, позвольте спросить? — вскричал Ральф.
— С какой целью?! А вот послушайте. Время, когда я безоговорочно верила каждому вашему слову, прошло, — ответила Джорджиана, и в ее обычно столь кротких голубых глазах сверкнула то ли ненависть, то ли презрение. — Я давно догадывалась, что вы собираетесь предать меня, но не ожидала такого бесстыдства. Я хотела убедиться во всем сама, сумела достать пригласительный билет на этот праздник. Я увидела, как вы увиваетесь около мисс Элизы и как она дала вам ответ одним своим движением, — движением, которое открыло мне глаза на ваш характер, даже если бы я не подозревала о вашей измене. Так отвечают только мужчине, которого презирают! Но я была связана с вами. Приходится идти на жертвы, если хочешь дать своему ребенку честное имя! А что же дальше? Готовы ли вы по крайней мере обвенчаться со мной, или я для вас всего лишь одно из тех развращенных созданий, которых выставляют за дверь, как только пресытятся ими?
Ральф глядел на нее с недоверием, словно опасался, что в следующий момент увидит в ее руке кинжал или пистолет.
— Ради всего святого, Джорджиана, что все это значит? — вскричал он затем с наигранным удивлением. — Что случилось? Чем вызвана эта перемена в вашем характере?
— А чем вызвано ваше лицемерие? — резко перебила его Джорджиана. — Думаете, я не знала, что в последнее время вы не покидали Нью-Йорка? Так почему вы избегаете меня? Сохранилась ли в вас хоть капля любви к женщине, которую вы бросили в таком отчаянном положении?
— Женская скоропалительность, только и всего! — воскликнул он то ли с насмешкой, то ли с досадой. — Тут я ничего не смог сделать, поэтому и не приходил к вам. Я знал, что вы станете торопить, настаивать, и собирался явиться к вам с уже готовыми предложениями. Здесь, в Нью-Йорке, нет священника, который способен держать язык за зубами, особенно если речь идет о паре, которую прекрасно знает весь город. А допустить огласки нельзя, по крайней мере до тех пор… до тех пор, пока она представляет для меня опасность. Вы заблуждаетесь в одном, Джорджиана! Мисс Элиза не испытывает ко мне неприязни, как вы подумали, — этого брака ждут, мистер Эверетт, от которого я завишу, настаивает на нем, иначе у меня могут быть крупные денежные неприятности. Однако через два дня я покончу с этим делом. Послезавтра я приду к вам и расскажу о препятствиях, мешавших нашему супружеству, и сообщу, что они устранены и отныне нас ничто уже не разделяет.
Леди Джорджиана глядела на него испытующим взглядом.
— Больше я вам не верю, — сказала она. — Я все обдумала и пришла к выводу, что у мужчины, который не способен преодолеть любое препятствие, зная, что женщина оказалась в положении, в каком нахожусь сейчас я, — у такого мужчины холодное, черствое, жестокое сердце! Открывая вам свою тайну, я следила за выражением вашего лица и прочла на нем только досаду и неприятное удивление. И все же мне пришлось смириться: ведь дело шло уже не обо мне одной! Пойдемте со мной! Мой экипаж стоит совсем рядом, на углу. Я разыскала священника, готового тайно обвенчать нас и взять на себя всю ответственность. Пусть сегодня не
время соблюдать все формальности — ничего, потом все уладится! Так вы идете? Или бросаете меня на произвол судьбы?— Вы сейчас чересчур возбуждены, Джорджиана, — вероятно, кто-то настроил вас против меня, — холодно возразил Ральф. — Если женщины относятся к кому-то с предубеждением, они перестают внимать доводам разума. А теперь мне нужно спешить к своему полковнику, если я не хочу угодить на несколько месяцев в тюрьму за неповиновение приказу. Повторяю вам еще раз: послезавтра я буду у вас; и то, что я вам скажу, заставит вас просить у меня прощения за те и в самом деле нелепые обвинения, которые вы мне бросили и которые убеждают меня в том, что, возможно, было бы лучше, если бы нас не связывали столь тесные узы…
Чей-то громкий голос, донесшийся из прихожей, прервал его слова. Когда Ральф, прислушавшись, узнал говорившего, его лицо приняло удовлетворенное выражение. Дверь распахнулась — на пороге стоял Бут.
— Твой идиот слуга не хочет меня пускать! — возмущался актер, входя в комнату. — О, здесь и в самом деле дама? А я не поверил… Тысяча извинений!
Джорджиана даже не взглянула на вошедшего. Она дошла до той последней степени отчаяния, когда ни на что не обращают внимания, перестают считаться с мнением окружающих.
— Так вы идете со мной, Ральф? — спросила она едва слышно.
— Послушайте, миледи, мой друг Бут подтвердит, что меня требует к себе полковник, — он пришел за мной…
Леди Джорджиана сделалась бледной как смерть. Казалось, она вот-вот упадет. Потом она возвела глаза к небу.
— Господи, услышь меня! — сказала она громко и торжественно и, пройдя мимо Бута, взиравшего на нее с любопытством, не лишенным иронии, скрылась за дверью.
Несколько секунд мужчины молча глядели друг на друга. Затем Бут расхохотался.
— Ну и сцена! — воскликнул он. — Уж теперь-то, думаю, ты избавился от нее на веки вечные. А как она удалилась!.. Это нужно было видеть. Так уходит героиня какой-нибудь драмы — ни больше, ни меньше! Этот взгляд, этот жест… Я покажу их своим актрисам. Уверен, что они вызовут у публики шквал рукоплесканий!
— А вдруг она покончит с собой? Как ты думаешь? — спросил с тревогой Ральф, расхаживая взад и вперед по комнате.
— Глупости, — успокоил его Бут, — мы, мужчины, слишком волнуемся за женщин! Это самые непостоянные, самые переменчивые создания! Я скорее поверю, что она тебе подсунет мышьяку или синильной кислоты.
— Для этого у нее не будет времени, — заметил Ральф. А потом со всей решимостью добавил: — Ну, теперь все! Теперь она знает всю правду. Что ни говори, а мне почти жаль ее. Это, может быть, единственное существо в целом свете, которое действительно любило меня. Впрочем, хватит об этом! Нужно уметь рвать со своим прошлым!
— Ты не догадываешься, почему я пришел? — спросил Бут.
— Откуда мне знать? Чтобы сказать мне пароли?
— Вряд ли они нам понадобятся! У нас нет недостатка в тех, кто готов взорвать Нью-Йорк ко всем чертям! Так что ты не угадал! Просто я видел твоего друга Дантеса!
— В самом деле? А где?
— Я возвращался от приятеля, который взялся организовать беспорядки в западной части Нью-Йорка, — ответил Бут. — И вдруг заметил на углу улицы человека из Ричмонда. С тех пор как я его там увидел, он не идет у меня из головы, да и то сказать — настоящий благородный отец из хорошей драмы. Думаю, и он узнал меня — похоже, у него прекрасная память. Мне показалось, старик старался утаить, куда он направляется. Я тотчас вспомнил о твоей просьбе и крикнул проезжавший мимо наемный экипаж. Усевшись, я довольно громко сказал кучеру: «Получишь доллар, если быстро доставишь меня в Астор-хаус!» Но уже на ближайшем перекрестке я велел ему развернуться и не спеша, будто он был свободен, двинуться вниз по улице. Тут я и увидел, как твой старикан вошел в дом садовника Берда на Филд-стрит. Битый час я проторчал в лавчонке на противоположной стороне, а он так и не вышел на улицу. Отсюда я заключил, что он там живет.