Невеста

Беретка была чуть великовата ей, и когда она устало коснулась виском стены, стала медленно сползать на глаза. Она зябко поежилась, запахиваясь в короткий, не по сезону легкий, плащ, и открыла глаза.

– Ты куда сейчас?
– спросила она. Спросила так, словно прежнего разговора не было, словно она только что увидела меня и решила узнать, долго ли я буду ее попутчиком.

– На дачу.

– Это далеко?

– Нет, - я назвал станцию, она кивнула. И спросила негромко:

– К кому-то?

– От кого-то. Вернее, от кого-нибудь.

– Значит, все еще один.

Я пожал плечами.

– Тебе проще быть одному... в тридцать лет.

– Я не знаю. Наверное.

– Наверное, - повторила она.
– И все же странно.

– Что странно?

– Мы встретились. Случайно. Там, где наши пути не должны были пересечься никогда. За эти шесть лет они ни разу не пересекались, хотя и ты, и я жили, до недавнего времени, в одном городе, в одном районе. А тут, когда мы с мамой переехали...
– она замолчала. И неожиданно произнесла: Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем мы встретимся вновь?

– Быть может, столько же, - помолчав, ответил я.

– Или нисколько. Вообще нисколько, - и не дав мне ответить, спросила: - Ты сейчас никуда не торопишься?

– Нет. Если ты хочешь, чтобы я проводил тебя...

Она покачала головой.

– Я хочу другого. Я хочу, чтобы ты зашел к нам. Ненадолго, на час-полтора, самое большее. Просто посидеть, поговорить. Я познакомила бы тебя с мамой, ты ведь никогда не видел ее прежде. А потом я проводила бы тебя до станции, если хочешь....
– новая пауза.
– Только я хотела бы просить тебя об одной услуге, если не сможешь, ответь сразу, и я... и мы увидимся еще через шесть лет. Или...
– она замолчала.

– Я слушаю тебя.

– Я буду называть тебя другим именем.

– Каким?
– спросил я, хотя мог бы не спрашивать.

– Человека, который любит меня. Который не может оставить меня у себя. Который провожает до вокзала каждый раз, когда я бываю у него... каждую субботу и иногда на праздники....

Я молчал.

– Тебе ничего не надо будет говорить: ни о себе, ни обо мне. Просто поддержи мой разговор. Он никогда публично не обнимал и не целовал меня, в этом плане он сдержан и старомоден, так что твои чувства тоже останутся при тебе. Он совсем другой человек.

– Я понял.

– Вряд ли. Просто прими это. И еще одно - он очень любит меня.

– Хорошо.

Она вздрогнула и напряглась.

– Что хорошо?

– Я согласен. Но твоя мама узнает меня по голосу. Ведь в свое время я почти каждый день звонил тебе.

– Через день, - напомнила она.
– А день звонила я. И потом... ты всегда приглашал меня к себе. Ведь у меня дома была мама.

– Да, верно, - медленно произнес я. Поезд стал замедлять ход.
– Это твоя станция?

– Да, - она протянула руку.
– Пойдем.

Я взял ее под ругу. И мы вышли на перрон. А когда уже подходили к дому, я произнес:

– Не надо меня провожать. Мне кажется, это лишнее.

– Только до калитки, - сказала она.

– Да. Только до калитки.

И, сказав так, она подошла к калитке и открыла ее. И сказала в темноту сада, порывисто и звонко:

– Мама, это я, - и добавила спустя мгновение, точно застрявший в горле комок проглотив: - Мы пришли.

С крыльца донеся странный скрип, будто что-то покатилось. И я увидел женщину, поседевшую слишком рано для своих лет, кутающуюся в пуховый платок. Она медленно повертывала кресло-каталку в сторону ступенек, сбегавших с крыльца.

– Это моя мама, - шепотом произнесла она. И представила меня новым, непривычным именем, услышав которое, я отчего-то вздрогнул.

– Мама, - продолжила она, - это он. Я тебе говорила о нем.

Мы поздоровались; я склонил голову и пожал протянутую мне тонкую пергаментно сухую руку, в которой столь явственно, как пойманная в плен бабочка, трепетала жилка пульса, что невольно становилось не по себе.

– Я очень рада вас видеть, - сказала мама.
– Жаль, вы раньше не могли к нам зайти.

Моя спутница взялась за ручки кресла и покатила его в дом. Я вошел следом.

– Не надо, доча, я сама. Ты проводи лучше своего кавалера в гостиную. А я чай принесу, он только что вскипел, вас дожидается.
– И с порога кухоньки мама крикнула, обращаясь ко мне, - Все же, как хорошо, что вы нашли время зайти к нам.

– Раньше не получалось, - произнесла она за меня.
– Только сегодня смог вырваться. Мама, он всего на несколько часов, с тобой познакомиться. Я же тебе говорила....

– Да, доча, я помню.

– Он не сможет остаться. Так получилось, что сегодняшний вечер свободен, а потом...
– она замолчала, не договорив.

– Я понимаю, - голос, доносившийся из кухни, заметно ослаб.
– Жаль, что вы не сможете остаться у нас. Скажите, - мама появилась в дверях кухни с подносом, закрепленном у подлокотника; на подносе стояли чашки, заварочный чайник, сахарница.
– Скажите, а нельзя ли вам будет как-нибудь отпроситься или, к примеру...

– Мама, я же говорила тебе.

– Я помню, доча, просто...

– Простите, действительно не могу. Рад бы, но... я к вам всего на часок и вырвался. Вы уж не обижайтесь, что так получилось, иначе просто не выходит.

– У него обстоятельства, - добавила она. Мама кивнула, подъехав к столу, она стала расставлять чашки. Дочь поспешила помочь ей.

– Я поставлю, ты лучше принеси варенье из холодильника, я про него совсем забыла. Крыжовенное. Вы любите крыжовенное варенье?

Я кивнул, глядя как ловко пергаментные руки управляются и с колесами кресла-каталки и, одновременно, с приборами, расставляемыми на столе. Навык, полученный поневоле, без которого невозможно будет уже обойтись. Дочь принесла банку варенья, блюдечки, ложечки. Расставив все, подошла ко мне, склонилась, шепнула в самое ухо.

– Это случилось три года назад. Несчастный случай.

Я сидел, замерев.

– Поэтому мы переехали сюда. Сам знаешь, город не приспособлен для кресла-каталки. В городе могут жить только нормальные, полноценные люди. Люди с возможностями, - ее глаза заблестели.

– Я знаю.

– А здесь мама работает библиотекарем. Тут недалеко, всего четыре дома. Обратно, иной раз, если я задержусь на работе, она добирается сама, сказала она не без гордости.
– Она все хочет делать сама. Как прежде.