Невидимки

Это означало, что мне приходилось очень много времени проводить впустую.

Я наблюдал за окружающими и быстро научился симулировать работу. Когда в мой кабинет заглядывал Стюарт или Бэнкс, я начинал шелестеть бумагой, рыться в столе или хлопать дверцами тумбочек. Если Дерек и заметил мою уловку, он ничего не сказал. Мне кажется, он прибегал к тем же самым методам, потому как внезапно становился слишком уж занятым, когда к нам заглядывал кто-нибудь из начальства.

Я скучал по учёбе и очень много об этом думал. В колледже мне было весело, но, несмотря на то, что закончил я его всего полгода назад, сейчас мне казалось, что прошло уже несколько миллионов лет. Я скучал по общению с ровесниками, скучал по тому времени, когда можно было просто бездельничать. Я вспоминал о том, как ходил с Крейгом Миллером в «Эрогенную зону» — магазин для взрослых, расположенный в торговом центре рядом с кампусом. Мы делили одну машину на двоих и Крейг предложил остановиться у магазина. Я там никогда не был, мне было любопытно, и я согласился. Мы остановились на небольшой стоянке в форме буквы L. Когда мы вошли внутрь, над дверью прозвенел колокольчик и все три кассира и несколько покупателей посмотрели на нас. «Крейг!» — воскликнули они в один голос. Это напомнило мне сцену из сериала «Весёлая компания», где владельцы бара дружно кричали: «Норм!», я не смог удержаться и рассмеялся. Крейг застенчиво улыбнулся, а я вспомнил слова одной песенки, в которой пелось о том, как же здорово приходить туда, где все знают, как тебя зовут.

В «Автоматическом интерфейсе» никто не знал, как меня зовут.

Я до сих пор не понимал, почему меня взяли на эту работу, особенно с тех пор, как узнал, что Стюарту и Бэйтсу я не нравился. Неужели, меня взяли по какой-то квоте? Неужели, я подходил по каким-то критериям под определенную этническую группу? Понятия не имею. Я точно знал лишь то, что если бы решение зависело от Стюарта или Бэнкса, работу эту я бы никогда не получил.

Я иногда встречал Бэнкса, когда он случайно оказывался в нашем отделе, но он всегда вёл себя со мной грубо и резко. Он постоянно отпускал нелицеприятные комментарии о моей причёске, галстуке, осанке, о чём угодно. Не знаю, зачем он это делал, но я старался его игнорировать и заниматься своими делами.

Рона Стюарта игнорировать было сложнее. Свою нелюбовь ко мне он проявлял менее грубо, нежели Бэнкс. Он вёл себя со мной достаточно вежливо и официально, но что-то в нём постоянно выбивало меня из колеи. В его голосе всегда звучала нотка снисходительности. Как будто он считал, что намного превосходит меня в интеллектуальном плане и я должен быть рад тому, что он вообще снизошёл до разговора со мной.

Но больше всего раздражало то, что, когда он говорил со мной, у меня действительно складывалось впечатление, что он был умнее меня, интереснее меня, образованнее. В любой другой ситуации его слова звучали бы дружелюбно, но подтекст, лежавший в его речах говорил о другом. Я вёл себя, как заключённый, заигрывающий с самоуверенным надзирателем. Я ничего не мог с собой поделать и ненавидел себя за это.

Мне казалось, я впал в паранойю. Вдруг, Стюарт и Бэнкс вели себя так со всеми.

Нет. Бэнкс шутил с программистами, заигрывал с секретарями и стенографистками. Стюарт вёл себя с подчинёнными дружелюбно. Он даже обменивался короткими фразами с Дереком.

Я оставался единственной целью их нападок.

Где-то через месяц я подслушал разговор между Бэнксом и Стюартом. Они стояли в коридоре рядом с моим кабинетом и разговаривали нарочито громко, будто специально хотели сделать так, чтобы я их услышал.

И я услышал.

Бэнкс:

— Как он работает?

— Он не командный игрок, — ответил Стюарт. — Не думаю, что он вообще справится с программой.

— Бездельникам у нас не место.

До окончания испытательного срока оставалось ещё два месяца, но они продолжали меня провоцировать. Я это понимал, но я злился и не мог оставить эти нападки без ответа. Я встал, обошёл стол и вышел в коридор.

— К вашему сведению, — перебил я их, — я тщательно и в срок выполняю все задания.

Стюарт улыбнулся.

— Это замечательно, Джонс.

— Я слышал, что вы сказали обо мне…

Бэнкс невинно улыбнулся.

— Мы говорили не о вас, Джонс. С чего вы решили, что мы говорили о вас?

Я взглянул на него.

— И почему вы подслушиваете частный разговор?

Мне нечего было ему ответить такого, что не звучало бы как оправдание, я покраснел и вернулся в кабинет. Дерек сидел и ухмылялся.

— Так тебе и надо, — произнес он.

Пошёл на хуй, хотелось ответить мне. Иди, говна поешь и сдохни.

Но я ничего не сказал, молча открыл ручку и принялся за работу.

Когда я вернулся вечером домой, Джейн сказала, что хочет куда-нибудь сходить. С тех пор как я вышел на новую работу, мы никуда не ходили, она начала чувствовать себя неуютно, будто была заперта в четырёх стенах. Если честно, у меня складывалось такое же ощущение и мы решили, что было бы здорово вечером куда-нибудь выбраться.

Мы поехали в Бальбоа, в «Краб Кукер», заказали себе по порции супа из моллюсков и поели на лавочке около ресторана, разглядывая и обсуждая прохожих. После этого мы поехали на полуостров у пирса около «Фан-зоны» и припарковались у небольшой стоянки у самого берега. Мы всегда считали это место «нашим». Когда мы были бедными, то в свободное время приезжали сюда, именно здесь мы впервые занялись сексом. Следующие два года наших отношений, когда мы не могли позволить себе сходить в кино, то приезжали сюда. Гуляли по «Фан-зоне», среди ларьков и магазинов, торгующих футболками. Смотрели на детей, резвившихся за игровыми автоматами, наблюдали за лодками в гавани, заходили в «Рубис», съедали по гамбургеру.

После того, как пирс пустел и магазины закрывались, мы занимались любовью на заднем сидении моего «Бьюика».

Сегодня «Фан-зона» выглядела странно. Впервые в жизни мы могли позволить себе купить любую футболку. Могли позволить себе поиграть на автоматах. Однако по привычке, делать этого мы не стали. Мы гуляли, держась за руки, прошли мимо толпы одетых в кожу панков, сидевших у покосившегося забора, ограждавшего сломанное колесо обозрения, прошли мимо будок, где предлагали ночной морской круиз. В воздухе пахло фаст-фудом: гамбургерами, пиццей, жареной картошкой, ко всему этому примешивался стойкий рыбный запах залива.

Мы зашли в лавку, где продавали раковины. Джейн захотела морского ежа и я купил. Потом мы на пароме отправились на остров Бальбоа, погуляли там, съели по мороженому и вернулись обратно.

Когда мы возвращались на парковку у пирса, то услышали музыку и увидели толпу разодетых яппи, толкавшихся около входа в небольшой клуб. На стене у двери висела неоновая вывеска, на которой было написано «Студия-кафе», рядом стоял самодельный шатер с надписью: «Сегодня: Сэнди Оуэн». Мы остановились и прислушались. Музыка была потрясающая: джазовый саксофон, попеременно, то резвый, то спокойный, под аккомпанемент пианино. Очаровательно. Никогда ничего подобного прежде не слышал. Мы стояли около десяти минут, пока напирающая толпа не вынудила нас уйти.

Мы не стали возвращаться к машине и направились вдоль пирса. Во тьме прибрежной ночи крошечным огоньком горела вывеска «Рубис», вдоль пирса сидели рыбаки, среди которых прогуливались парочки. Мы прошли мимо группы темноволосых, темнокожих, одетых в чёрное девочек-подростков, разговаривавших по-испански, мимо пожилого мужчины, сидевшего на лавке в одиночестве, мимо целующейся у перил парочки. Нас повсюду преследовала музыка, в неё вплетался шум волн, складывалось впечатление, будто мы находились где угодно, но не в округе Оранж. Мы будто оказались в каком-то другом месте, какой-то киноверсии Южной Калифорнии, где воздух был чист, люди были милыми и вообще всё было прекрасно.

В «Рубис» дела шли отлично, снаружи ждала своей очереди занять свободное место толпа, внутри сидели и ели. Мы с Джейн обошли здание ресторана и расположились у перил между двумя рыбаками. Перед нами чернел океан, ночь казалась ещё темнее, чем вдали от берега, я смотрел на воду, где виднелся лишь одинокий лодочный фонарь. Я взял Джейн за руку и развернулся лицом к берегу, спиной опершись на металлические перила. Над Ньюпортом стояло оранжевое сияние. Это свет огней зданий и машин гнал прочь надвигающуюся ночь.