Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945

Вопрос был более чем коварным. Не было сомнения в том, что Крым не удастся удерживать в течение долгого времени, но армейские офицеры не могут вот просто так взять и выложить какому-то старосте секреты, которые они не могут сообщить даже своим солдатам. Но в конце концов, мы ведь не были простыми армейскими офицерами. Можно ли обмануть этого достойного и честного человека, доверившегося нам?

Пока мы с Ромбахом обсуждали этот вопрос, жена старосты принесла бутылку вина; староста разлил его по стаканам, поднял свой и осушил его одним залпом, в соответствии с болгарским обычаем. Древние обычаи приходится соблюдать, поэтому мы последовали его примеру. Затем он внимательно на нас посмотрел, его руки поколись на коленях, и время от времени он почесывал свою седую бороду. С мудростью, присущей всем пожилым крестьянам, он понял, что мы обсуждаем. В любом случае им надо было уезжать. Мы сказали ему, что никто не может предугадать всех перипетий войны: если русских удастся остановить на линии пролива, то жители деревни смогут вернуться обратно в любой момент; если же русские придут сюда, то им лучше уехать насовсем. Староста пожал нам руки.

Следующие три дня крестьяне посвятили подготовке к отъезду, а в это время линия фронта, проходившая по северному берегу Азовского моря, начала постепенно откатываться на запад. Крестьяне крепили к колесам своих телег новые ободы; забивали овец, варили мясо и солили его в больших чанах; в кирпичных печах, расположенных прямо во дворе, они пекли хлеб. Все, что они делали, было вполне разумно и хорошо продумано; причем все это делалось спокойно и сосредоточенно. Казалось, что они действовали в соответствии с неким давно разработанным планом. Несколько поколений назад их предки прибыли на эту дарованную им землю, а теперь они готовились ее покинуть. Они сохранили чувство собственного достоинства.

Рота выделила старосте несколько карабинов, поскольку, не имея оружия, крестьяне были беззащитны против волков. Генерал был здравомыслящим человеком, и он благосклонно отнесся к нашей просьбе выдать им соответствующее разрешение.

На рассвете следующего дня лошади были запряжены в телеги, а скот выгнан на улицу из сараев. При первых лучах солнца собралась вся семья старосты. Старший сын поднял икону, которую его прадед привез некогда из Болгарии; вплоть до сегодняшнего дня она оберегала их всех. Вся семья начала молиться, опустившись на колени, староста на прощание прочитал «Отче наш» в своем старом дворе; он упал на колени рядом с печью, в которой они каждый день пекли хлеб в течение многих лет. Склонив свое бородатое лицо, поцеловал землю, которую всю свою жизнь поливал потом, землю, которая в благодарность за труд дарила им изобилие. Поцеловал икону. Потом поднялся на ноги, направился к нам, обнял, по-отечески расцеловал каждого, а затем призвал на нас Божье благословение. Череда телег тронулась в путь.

Медленно громоздкие телеги выехали за ворота. Коровы и овцы плелись сзади, окруженные лающими собаками. На широкой деревенской улице к этой процессии начали присоединяться прочие крестьяне, гоня свой скот в степь. Вплоть до полудня мы могли видеть облако пыли, которое постепенно исчезло за горизонтом. Бездомные и гонимые, эти люди скитались по земле, как и их далекие предки в незапамятные времена.

Через несколько дней, когда меня отправили за пределы части с разведывательной миссией, я вновь наткнулся на этих вынужденных переселенцев. Крестьяне ехали по дороге на телегах в строго установленном порядке, а староста приветствовал меня как старого друга. Мы отдали ему весь табак, который у нас был с собой. Крестьяне пересекли Перекопский перешеек, но они так никогда и не добрались до Днепра. Передовые части русских настигли их в Ногайской степи, и они рассеялись во всех направлениях. Их надеждам на светлое будущее не дано было осуществиться. Вряд ли кто-нибудь из них сможет вернуться в свое прежнее степное село, а если это и случится, то весьма нескоро. Вновь и вновь оно будет являться им в ночных снах, и они будут просыпаться по утрам со слезами на глазах.

Через несколько дней после отъезда крестьян Ромбах покинул роту. Он был назначен начальником медицинской службы одной из дивизий, занимавшей позиции на центральном участке Восточного фронта. Можно сказать, что дивизии, в которую его назначили, повезло: в его лице она получила человека, который впитал в себя весь опыт войны с русскими. Все были очень расстроены, поскольку надеялись, что он станет начальником медицинской службы нашей собственной дивизии. Вся наша часть выстроилась вдоль той самой деревенской улицы, по которой всего несколько дней назад ехали крестьяне на телегах. Ездовые даже поставили в парадную шеренгу двух коров, которых крестьяне нам отдали, чтобы раненые, которым требовалось диетическое питание, могли получать молоко, а также двух блеющих баранов и свинью.

Ромбах каждому пожал на прощание руку. Обошел строй своих старых товарищей, даже погладил лошадей, коров, баранов и свинью – при этом раздался оглушительный взрыв хохота. Затем, произнеся несколько напутственных слов, передал мне командование ротой. В течение 3 лет рота несла невидимый флаг под его мудрым и эффективным командованием. Расчувствовались даже испытанные и закаленные в трудностях бойцы.

Наконец Ромбах сел в машину. Я стоял на подножке и скомандовал:

– Направо!

На прощание мы с ним вдвоем проехали вдоль строя, а как только мы поравнялись с последним человеком, я спрыгнул с подножки и приложил руку к пилотке. Медленно доехав до угла, Ромбах исчез в облаке пыли за посадками акаций.

Он вернулся обратно через 7 лет плена.

Глава 23 «Ни поэзии, ни трезвого расчета…»

Дивизия вынуждена была передислоцироваться в Херсон. Мы заранее отправили в Одессу одно из подразделений с нашими наиболее ценными вещами – лекарствами, хирургическими инструментами, бинтами, кофе, сигаретами. Это было сделано без приказа: просто мы были уже научены горьким опытом во время отступления с Кавказа. Многие командиры поступали точно так же, и для отдельных частей, наподобие нашей, этот метод оправдал себя – хотя, конечно, отдельные подразделения, перемещающиеся самовольно взад и вперед в тылу фронта, увеличивали риск возникновения паники, которая там и так уже ощущалась. Об Одессе мы слышали совершенно невероятные истории. Говорили, что в городе скрываются сотни дезертиров; там существовал «черный рынок», на котором партизаны могли купить любое оружие, – цена пулемета колебалась от 4 до 8 тысяч марок. В душной атмосфере беззакония и преступности, которой поражены задворки всех крупнейших портов мира, начался адский карнавал непрерывной бойни. Во всем обвинили евреев. В результате в городе не осталось ни одного из них.

Рота погрузилась в поезда на станции Владиславовка. Здесь, в ожидании погрузки, скопилась громадная партия зимнего обмундирования со склада военно-воздушных сил. По своему качеству она была превосходной – такого в пехоте никогда не видели.

Дежурный, весьма упитанный офицер военно-воздушных сил, подошел ко мне, вспотевший и несчастный, и рассказал, что вещи разворовываются направо и налево, а он с несколькими людьми, которые остались в его распоряжении, больше не в силах обеспечивать охрану склада. Я сказал ему, что согласен взять этот груз под свою охрану и могу дать ему письменную расписку о получении. Он согласился со мной. Его люди начали загружать вещи в наш поезд. Примерно через час прибыл капитан из полевой жандармерии, кто-то поднял тревогу, появился Германн, немного бледный; капитан заявил, что к ним поступило сообщение, что наша рота занимается мародерством. Ситуация была довольно сложной; с капитаном полевой жандармерии связываться было опасно. Я начал надевать свою шинель.

– Нет, нет. Не надо надевать шинель, – сказал мне Германн.

– Почему не надо?

– Чтобы были видны ленточки, которые прикреплены к вашему мундиру. У капитана имеется точно такая же саксонская медаль, как и у вас.

Столь удачному разрешению этой ситуации я был обязан только его величеству королю Саксонии, светлая ему память, а также сообразительности своего старшего сержанта. Когда двое офицеров сталкиваются в столь напряженной ситуации, еще до того, как посмотреть друг другу в глаза, они в первую очередь бегло оценивают награды друг друга. У капитана полевой жандармерии на самом деле имелся саксонский орден Святого Альбрехта 2-го класса. Такой же орден был и у меня. Свой орден я получил в 1917 году, будучи еще очень молодым офицером, прикомандированным к штабу полка саксонских королевских гренадер, и только за то, что проверил качество завтрака, который особенно пришелся по вкусу его превосходительству командиру корпуса. Я не стал спрашивать капитана, за какие заслуги он получил свой орден. Но я спросил его, в каком полку он служил в годы Первой мировой войны; и поскольку была найдена основа для взаимопонимания, он не стал обвинять нас в мародерстве. Мы достигли компромисса. Рота должна была выгрузить из поезда и сложить на железнодорожной платформе все те вещи, которые я принял на хранение и которые, по его словам, были похищены. К счастью, у нашего квартирмейстера оказалась накладная, в которой указывалось количество подбитых мехом сапог, хотя их на самом деле и не пересчитывали. Не было особых причин, чтобы отдавать их все, да и капитан не собирался пересчитывать их точное количество – он просто поверил нам на слово. Так что мы оставили себе сотню лишних пар.

На следующий день была объявлена одна из тех ложных тревог, которые в то время часто случались. Высадка русских на северное побережье Крыма ожидалась со дня на день, и те грузы, которые все еще лежали на железнодорожной платформе, были облиты бензином и подожжены. Этот инцидент получил неожиданное продолжение спустя несколько недель.

Мы сидели на платформе, играли в «скат» и ожидали приказа, чтобы отправиться в Херсон. Однако вечером к нам подошел начальник станции – он получил приказ, согласно которому рота опять должна была выгружать все свое имущество из поезда. Я отправился к телефону, чтобы связаться со штабом дивизии. В это время дивизия располагалась примерно в 20 километрах к юго-западу от нас, в Шейх-Эли, маленькой степной деревушке к северо-востоку от Симферополя. Мне удалось связаться с капитаном Варнхагеном, заместителем майора Фабрициуса.

Варнхаген был молодым преподавателем университета, специалистом по археологии; интеллигентный, скептически настроенный, тонко чувствующий фальшь, он стал прекрасным офицером. В 1940 году мы оба получили приказ собрать материалы для военного журнала нашей дивизии, нам с ним довелось совершить захватывающее путешествие на машине, объездив половину территории Франции. В Отене мы любовались собором с его широкой, залитой солнцем лестницей, увенчанной сводом. Собор неповторимым образом соединял в себе легковесную беззаботность, присущую местной традиции, с готической набожностью. Талейран, который был епископом Отена, никогда не видел собор; это была единственная ошибка, которую он совершил за всю свою жизнь. Затем мы направились вдоль Золотого Берега, по которому цепочкой протянулись знаменитые винодельческие центры Бургундии. Осенью 1941 года Варнхаген был одним из моих пациентов в пункте Казак III, получив пулевое ранение в бедро; он был весьма встревожен, когда я сделал ему местную анестезию и оставил открытым входное отверстие от пули.