Невидимый мир

Но ты напишешь. Кому же, как не тебе, писать о таком... Это надо как-то осмысливать. Ты сможешь.

– - Мне тоже страшно, - сказала Ивик, - и я не знаю, правы ли они были... Ведь послушай, Кельм. Ведь все... любой, абсолютно любой человек любит в первую очередь своих близких. Детей. Семью. Родину. А здесь... Это что же надо было убить в себе, чтобы так...И такое решение. Да, я знаю, признали, что они были правы. Что надо было уничтожить Дейтрос. Спасти Триму. Но... мне надо написать эту книгу, чтобы самой понять - что они были правы. Или не были... не знаю. И... какими они были. Кель, ты знаешь - они имели право решать.

– - Очень уж разные люди, - откликнулся Кельм, - один вот так... а другой предает только ради того, чтобы жить более комфортно. Иногда думаешь - удивительно, как люди могут быть такими разными.

Ивик вдруг повернулась, нажала сенсор радиоприемника. Там начиналась как раз музыка.

– - Люблю, - полушепотом сказала она. Негромкие фортепианные аккорды. Негромкий мужской голос.

Темная ночь. Только пули свистят по степи,

Только ветер гудит в проводах,

Тускло звезды мерцают...

Они оба замерли - Ивик и Кельм. Слушали. Они оба знали эту песню, как и многие другие.

Ивик подпела еле слышным голосом.

...Эта вера от пули меня темной ночью хранила.

Радостно мне. Я спокоен в смертельном бою.

Знаю встретишь с любовью меня,

Что б со мной ни случилось...

Смерть не страшна,

С ней не раз мы встречались в степи

Вот и теперь

Надо мною она кружится...

Музыка затихла. По радио заорали что-то оглушительно-бодрое. Ивик поспешно выключила голос.

– - И поэтому знаю, со мной ничего не случится, - тихо повторил Кельм. Ивик прерывисто вздохнула. Достала посуду из буфета.

– - Какие они были... дейтрийские.. послушай, Кель! Это же чудо просто, правда? Эти песни - им уж восемьдесят лет. Семьдесят, шестьдесят... А они все живы, их слушают... и ничего лучшего они написать не смогли. И наверное, не смогут. Потому что... для того, чтобы так писать - надо так жить. Надо этим жить. Надо понимать. Это только гэйн может понять...

– - Ив, у них же не гэйны... не военные это пишут. Военные у них этим не занимаются.

– - Да, и все равно. Понимаешь - надо так жить. Чувствовать. Наверное, не обязательно быть именно гэйном... в смысле, именно воевать. Да и потом, Кель, гэйны же не всегда воевали только. В старом Дейтросе... давным-давно, когда еще и Дарайи-то не было. А здесь... ведь тогда только и было вот так, тогда только и был огонь - а где он теперь? Есть, но еле теплится. В немногих.

Ивик, конечно, не могла надеть бархатное, темно-алое, как ему мечталось. Не положено. Она бы многое отдала за то, чтобы сейчас надеть платье или юбку - но на Триме у нее даже не было ни одного платья с собой.

Она все равно была хороша. В практичной своей рубашечке поло, с расстегнутым воротником, трогательно открывающим яремную ямку. В пятнисто-серых удобных штанах. И темные пряди ложатся на воротник. Свечи отражаются в темных глазах. До смешного тонкие запястья. Пальцы на грифе гитары. Гитара, переделенная под клори - две дополнительные струны, а форма корпуса - ну что ж форма.

Кельм подпер щеку рукой. Ивик смотрела ему в глаза. Неясное тепло струилось между ними.

– - Вроде и не новый год, - сказала она, - здесь как-то не так ощущается, как у нас, правда?

– - По крайней мере, сейчас мы не стареем на год...

– - Но все равно хорошо, да?

– - Да. Очень. Ну пой еще, что же ты? Спой мне. Ты же мне еще ни разу не пела...

– - У нас никогда времени не было...

– - А теперь есть.

Она склонила голову. Темные пряди закрыли лицо. Мелодия заполнила комнату. Тишина, мелодия, и за стенкой - приглушенные крики и бормотание телевизора.

"Мир в четыре руки" - "Ты играешь, а я танцую"***

Смех, разговоры, объятия, поцелуи,

Рассвет над водой и силуэты птичьи.

"Как тебе отыгрыш?" - "Спайка ОК. Технично".

Я не из этой сказки,

Ты не из этой сказки,

Наши флаги на самом деле другой окраски,

У нас имена другие, у нас не такие лица...

Когда все пройдет, мы не будем друг другу сниться.

Твои черты текут, как течет вода,

Проступают лица - того, что не видела никогда,

И того, что мне уже не увидеть больше...

И я не знаю, чей лик мне нежней и горше.

Я не из этой сказки,

Ты не из этой сказки,

Наши флаги на самом деле другой окраски,

У нас имена другие, у нас не такие лица...

Когда все пройдет, мы не будем друг другу сниться.

***Амаринн

Ивик замолчала, ушла в импровизацию. Струны звенели. Лицо ее горело, она не думала, что будет - так, что весь тот горячечный бред, который она сочиняла эти годы - ему - все это можно будет спеть... и он будет слушать. И глаза его будут блестеть.

– - Какой у тебя голос красивый, - тихо сказал он.

– - Давай выпьем немного... Здесь принято провожать старый год...

Руки встретились в полутьме. Бокалы дзинькнули.

– - Знаешь, я так рад... так счастлив. Что тебя встретил.

– - Я тоже, - ответила она.

– - Еще целых полчаса до Нового Года...

Ивик посмотрела на монитор. Там все было благополучно.

– - Спой еще.

Она пела еще. Все свое, заветное, что берегла для него... не стесняясь дейтрийского языка - кто здесь услышит? Соседи заняты своим. Пела про последние листья осени. Про зеркало. Про путь в небеса. Потом они еще раз выпили вина, красного испанского из Наварры.