Невинная девушка с мешком золота

Тут в небе послышался какой-то свист, и все по мановению руки старого Джанфранко укрылись под ветвями упавшего богатыря.

Тотчас же на землю стали со страшной силой падать какие-то мешки — штук десять.

Даже хладнокровный Ничевок ненадолго утратил самообладание, но всё же вылез из укрытия, первым всё понял и закричал:

— Завтраки прилетели!

Потому что павшие мешки и были те самые гуси, что устремились недавно прямёхонько на солнце. Все перья на них обуглились и отваливались вместе с гусиной кожей.

Пахло вкусно, только есть почему-то не хотелось никому, кроме отважного пострелёнка. Покуда спутники приходили в себя, он уже грыз две гусиные ножки, попеременно откусывая то от одной, то от другой без соли. И всю рожу перемазал жиром.

— Вот вам, амичи, и манна небесная — вернее, перепела жареные, — сказал непонятные слова синьор Джанфранко да Чертальдо.

Лука же, не говоря ни слова, взвалил на себя надоевший груз и совсем уж изготовился в путь, но ему не пришлось сделать и шага.

Никто и не понял, поражённый небесными бесчинствами, что мимо пронёсся, тяжело бухая копытами, конь под железным всадником и что никакого Луки, он же Аннушка-Анита, рядом не стало.

Железный всадник ухватил атамана за девичью золотую косу, ловко перекинул поперёк седла и умчал в неизвестную даль.

Там, где стояла невинная девушка с мешком золота, осталось только волшебное зеркальце, безжалостно расколотое тяжёлым копытом.

ГЛАВА 49

...Говорили стражники по-французски, поэтому Аннушке снова пришлось напрячь память.

— Меня зовут Анна, — просто сказала она.

— Жанна? — обрадовался старший стражник.

— Нет, Анна, — поправила девушка.

— Не придирайся, старина, — сказал страж помоложе. — Всё сходится — у неё ужасный эльзасский акцент. Но на всякий случай — вы девственны, сударыня?

— Конечно! — воскликнула Аннушка и невольно покраснела, а про себя подумала: «И какая дура призналась бы первому встречному, что себя не соблюла?»

— Тогда я доложу, — сказал пожилой и скрылся за дверью.

Аннушка в нетерпении переминалась с ноги на ногу. Доспехи её издавали скрипение и лязгание. Молодой стражник смотрел на неё с большим уважением.

— Проходите, дорогая, — сказал вернувшийся пожилой страж. — Несчастная Франция давно вас ждёт.

Аннушка вошла в распахнутую дверь и оказалась в просторном помещении, битком набитом людьми. Там были мужчины и женщины, старики и дети, при мечах и безоружные — но все были одеты нарядно: у неё даже зарябило в глазах от красного, синего и белого бархата, сверкающей парчи, роскошных ерусланских мехов.

При виде Аннушки все эти люди издали единый восторженный вздох и раздались к стенам. Перед ней открылся широкий проход, в конце которого она увидела покрытый золототканым покрывалом престол. На престоле сидел, болтая кривыми ножками, лохматый карлик и корчил ей рожи. Одновременно карлик обеими руками тасовал карточную колоду. Карты описывали в воздухе самые разнообразные фигуры.

Из толпы придворных вышел старый воин — хоть и не в доспехах, но зато с лицом, порепан-ным боевыми шрамами.

— Я — Этьен де Лабрюйер, сенешаль замка Шинон, — распевно сказал ветеран. — Ты ли та, что называет себя Орлеанской девой?

— Я, — смело сказала Аннушка, хотя и не знала, что значит «Орлеанская». Но слово было красивое, вот она и согласилась.

— Ты слышала голоса? — спросил Этьен де Лабрюйер.

— Месье, я слышу их с тех пор, как помню себя, — сказала Аннушка и добавила на родном языке: — Чай, не глухая.

— И что же они тебе говорили? — не унимался порепанный.

— Ну... — Аннушка растерялась. — Всякое говорили. Сперва «Солнышко моё», «А кто это тут у нас такой славненький?», потом, как подросла, — «Не чавкай за столом!», «Иди умойся!», «Убери за собой», «Помой посуду!», «Прощай, доченька, береги папу!», «Куда ты вчерашний штоф опять, дурища, запрятала?», «Учи французский, дочка — он тебе в жизни пригодится...»

По залу прокатился восторженный ропот.

— И эти голоса велели тебе прийти сюда, во владения скрывающегося наследника французского престола, с тем чтобы освободить родину от нечестивого римского узурпатора? — тут у благородного старика даже голос перехватило от волнения.

Огорчать деда суровой правдой девушке не хотелось: вон как его враги-то поуродовали! И гувернёра-изгнанника ей тоже было жалко...

— Ну разумеется, — сказала она. — Прямо как сейчас слышу: освободи да освободи Францию! Чего, мол, она стенает? Зачем её всякие гады на конюшне порют, непосильными трудами утомляют, с детьми разлучают, чужим помещикам продают...

— А кому принадлежали голоса? — не унимался сенешаль.

Сперва девушка хотела сказать «людям», но вдруг сообразила, что это будет как-то неубедительно. Поэтому она указала пальцем стальной перчатки куда-то вверх — так всегда делают в Еруслании, не желая к ночи поминать царскую власть.

Этот немой ответ поверг придворных в еще больший восторг.

Седой сенешаль многозначительно поднял руку, призывая к молчанию.

— Всё сходится, — сказал он. — А для чего ты облеклась в боевые доспехи, что несвойственно женскому полу?

Девушка задумалась.

— Так ведь мало ли на кого нарвёшься? — сказала она. — Тут, поди, по дорогам всякие разбойники бродят, могут и обидеть. А у меня и коромысла нет. Вот и пришлось взять эту штуку... Хотела ещё и волосы обстричь, да жалко...

И она потрясла в воздухе алебардой — той самой, для уборки. Она даже тряпку позабыла смотать с острого наконечника, так торопилась покинуть страшный замок.

— Подожди! — взволнованно вскричал старец и жестом принял алебарду из её рук. Потом осторожно развернул всё ещё влажное полотнище.

Тут уж восторгу толпы вообще не стало предела.

— Тихо! — рявкнул сенешаль. — Агенты Инквизиции повсюду!

И добавил — уже приглушённо:

— О мои добрые соотечественники! Она не только произносит слова с эльзасским выговором! Она не только слышала вещие голоса свыше! Она не только облачилась в мужскую одежду! Она ещё и принесла утраченное знамя королей Франции!

И тяжело опустился на колени, лобызая сырую ткань.

И все опустились на колени, кроме карлика, который у себя на троне прекратил баловаться картами, а встал на сиденье и необыкновенно ловко перекувырнулся.