Невинная для Лютого. Искупление

Глава 38 Лютый

Тело знобило, глаза не открывались. Темнота вошла в сознание, вцепившись мертвой хваткой за горло, давила изнутри на лоб и изредка мерцала картинками-воспоминаниями. Будто лучами света, что слепят до слез.

Я рассматривал их жадно, глотал горечь и снова уплывал во тьму, чтобы вынырнуть на миг и увидеть…

Заплаканную Лину, молчаливую и холодную. Сына, что прятался за ее спиной, со взглядом волчонка, и тетю, покачивающую головой и повторяющую: «Ты виноват. Ты виноват. Ты! Ви-но-ват!».

Я тете Маше так и не сказал, что сделал. Не успел. Должен был признаться, чтобы она понимала, какой тварью стал. Чтобы не плакала из-за меня, а ненавидела, как остальные.

Меня мотало по влажной постели так долго, что я не мог определить, где явь, а где сон, и мрак не хотел расступаться, накрывал с головой, мучил видениями и иллюзиями. Сладкими, жаркими, невыносимо желанными. Я тянулся, обнимал жену, ловил, дарил себя всецело, доводя ее до пиков, а сам горел, как в аду. Лопался от боли и не мог высвободить жар. Окутанный дымом и пеплом летел в бездну и снова оказывался в постели с любимой. Снова по кругу. По бесконечному кругу.

После многих часов агонии я с трудом пробился сквозь жар и холод в тусклый свет и слабо приоткрыл глаза. Боль сфокусировалась на затылке и бедре, а еще в груди горело так, что хотелось выдрать сердце голыми руками. И низ живота скручивало, будто я начинен кинжалами.

На темном потолке растягивались старые балки, небольшое пыльное окошко справа влепилось в беленую стену, и печь прямо по курсу пыхтела и отдавала пронзительное тепло. Рядом лежала стопка дров, под потолком, как бусы, развешаны сушеные травы, грибы, вязки фруктов. Я словно попал в далекое прошлое, к бабке-повитухе, что могла заговаривать раны и принимать роды у блудниц.

Пахло сеном и молоком, а во рту катался горький привкус полыни.

Куда я попал волей горькой судьбы? Жив или околел в снегу около заброшенного поселка и все вокруг — только мои сны?

Я с трудом повернулся и наткнулся на цепкий серый взгляд из-под густых седых бровей. Пожилой человек не двигался, словно застыл во времени, шевелились только его бледные губы, а глаза смотрели на меня, но сквозь.

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, — услышал я его речь. Длинная рука выпрямилась надо мной и перекрестила.

Мужчина поклонился, брызнул из глиняного горшочка мне в лицо холодной водой и отошел к печи. Спокойно поставил посудину на край разгоряченных камней и, наклонившись, подкинул дров в горящие угли. Сноп искр поднялся вверх и растворился под потолком.

— Пришел в себя, это хорошо, — он будто сам себе говорил. Двигаясь плавно, будто он не ходил, а летал по воздуху, набрал кружку воды из ведра на печке и вернулся к кровати. Запустил крепкую руку на затылок и заставил меня приподнять голову. — Пей, молодчик. Пей. Силы нужны. Долго ты лежал, я уж думал дух испустишь, но не все ты завершил на земле, видимо. Поживешь еще.

Я сделал глоток, горло свело колючей огненной болью, и из груди вырвался булькающий кашель. Я подался набок и вырвал в подставленный горшок горькую воду, затем снова пил из рук старика напиток, отплевывался и снова рвал. Меня будто через мясорубку прокрутило, так было хреново.

— Воспаление, — закачал головой мужчина и вновь отошел. — Будет воля Божья, встанешь на ноги.

Слабо откашлявшись, теряя последние силы, я тяжело откинулся на приподнятую подушку и снова приоткрыл веки. Будто пудовые. Мужчина был в темной длинной рясе, на груди висел массивный крест. Священник или монах? Я попытался сказать «спасибо», но голос пропал, наружу вылетел только свист.

Сделав несколько болезненных вдохов и выдохов, все-таки получилось выжать два слова:

— Хде я?…

— Дома у меня, — обыденно пояснил мужчина, убрал подальше горшок и протер половой тряпкой пол около кровати. — Нашел тебя в снегу три дня назад, — рассказывал он, поправляя мое одеяло. — Крови много в землю ушло, рану я перевязал, вечером сменим бинты. Не поднимайся пока, а то дуба дашь. Звать-тя как?

— Алексей, — с трудом выдохнул я и устало закрыл глаза. Темнота плясала, вертелась, мутила. Я пошевелил ногами, руками. Все болело, каждая клеточка. Ощущение было, что это все. Еще две-три минуты у меня есть, а дальше… наступит вечная темнота и расплата за деяния.

— Телефон… — еле слышно прошептал и, повернув голову, стиснул зубы. Сколько времени упустил, не добрался домой, не помог семье. Жертва была бессмысленной. Жива ли мой Ангел?

— Та куда тебе звонить? — заворчал старик. — Молчи уже. Отлежись недельку, а потом будем беседовать. Связи у меня нет, живу на хуторе один. Как на ноги встанешь, в двадцати киллометрах есть село, сам пойдешь туда и свяжешься с родными, а пока спи. Славь Господа, что жив остался, — он осенил меня крестом и, отвернувшись, тихо стал читать молитву.

Из-за слабости не получалось думать. Голова гудела, мышцы ломило, но я все равно перевернулся на бок и сполз с кровати. Не удержался и рухнул, как бревно. Зацепив рукой тумбу, свалил что-то и головой ударился об угол. Искры посыпались из глаз, будто горошины.

— Да что ж такое?! — вскрикнул мужчина и, оказавшись рядом, потянул меня на кровать, но не смог даже усадить. Я вцепился в его одеяние и почувствовал, какой он худой и слабый. Не поднимет меня, не осилит. Вон как кряхтит и задыхается. Как вообще в дом затащил?

— Вы священник? — я подался к нему на последних ниточках сил, что держали сознание в реальности. Тело скручивало острой болью, и глубже всего была боль, которую никак не погасить.

— Отец Василий, — кивнул он.

— Исповедуйте меня, — я сжал пальцами ткань рясы, потянул слабо на себя. Сильнее не мог. Секунду подержал и рухнул на пол, утаскивая за собой и старика, но он устоял на ногах, придержал мою голову и всмотрелся в глаза. — Прошу, — зашевелил я губами. Чернота душила, вилась вокруг, налетала и снова отступала, а я боялся, что не успею. — Отпустите грехи, Отче.

— Ты, что ль, помирать собрался?

Глава 39 Ангел

Я проснулась утром от странного ощущения. Ноги крутило, дочка беспокойно шевелилась. Неужели погода меняется? Посмотрела на окно, которое не пылало от привычных в последние дни лучей утреннего солнца, и вздохнула. Сотовый подсказал, что я спала дольше обычного. Странно, Ира не принесла какао в постель. Может, тоже давлением придавило?

Я сползла с постели и, держась за стену, направилась в ванную. Контрастный душ смоет липкую сонливость и придаст бодрости. После, намазывая ноги антиварикозным кремом, беспокойно поглядывала на дверь. Как-то тихо… Будто всё смолкло перед бурей. И где мой какао?!