Невинная кровь

Однако стоило начаться первому слушанию, как спустя каких-то двадцать минут сердце предательски забилось и жаркая волна окатила шею и лицо. Женщина подняла с колен загодя приготовленный платок, чтобы прикрыть нос и рот, якобы внезапно закашлявшись. В обед и во время утренней сессии беспокойные руки измяли его до неузнаваемости; влажная тряпочка издавала резкий запах пота и мясного соуса. Пока несчастная мучилась мнимыми спазмами, с ужасом понимая, что никого обмануть не удастся, социальная работница, дававшая показания, запнулась, покосилась на членов магистрата и продолжила свою речь. Мисс Беллинг, не глядя на Хильду, пододвинула к ней графин с водой. Миссис Пэлфри потянулась дрожащей рукой за стаканом. Как только затхлая, тепловатая вода смочила нёбо, жена Мориса ощутила: худшее уже позади. На сей раз приступ оказался недолгим и слабым. Багровый прилив отступал. Теперь до конца заседания ей ничего не грозило.

Нервно комкая платок на коленях, миссис Пэлфри застенчиво посмотрела в зал — и наткнулась на взгляд, полный ужаса. Сначала ей показалось, что девушка, одиноко сидящая в двух футах от членов магистрата, и есть малолетняя правонарушительница. Потом в голове прояснилось. В зале разбирается дело о жестоком обращении с младенцем, и эта худая блондинка со спутанными волосами, мертвенно-бледным лицом и заострившимся носом, полной, красиво изогнутой верхней губой и безвольной, обескровленной нижней — мать пострадавшего малыша. Девушка не накрасилась, разве что размазала черную тушь вокруг огромных, широко распахнутых серых глаз, которые и смотрели прямо на Хильду с отчаянной мольбой.

Хозяйка шестьдесят восьмого дома только сейчас обратила внимание на ее нелепый наряд. Должно быть, кто-то внушил юной матери, будто в суд положено являться в шляпе. И вот — с широких соломенных полей свисает пучок вишен с поникшими блеклыми листьями; пожалуй, украшение покупалось ради свадьбы, не иначе. Коричневатая майка из хлопка с неразборчивой надписью, застиранная донельзя; металлическая брошка в виде розы оттягивает своим весом тонкую ткань на груди; из-под коротенькой черной юбки торчат голые исцарапанные коленки, костлявые, точно у подростка; на ногах — сандалии с толстыми пробковыми подошвами, искусственные завязки обвиты вокруг лодыжек. На коленях — пухлая черная сумочка устаревшего фасона. Девушка вцепилась в нее, словно боясь, что кто-нибудь набросится и отнимет это сокровище. А глаза, необычайные, расширенные от испуга, продолжали сверлить Хильду, безмолвно крича о помощи.

Женщина вдруг ощутила острую, болезненную жалость. Ей захотелось броситься к девушке и заключить в объятия напряженное, окаменевшее тельце. Возможно, им обеим полегчало бы. Приемная мать Филиппы отлично знала, что значит жить под гнетом осуждения, получить приговор в непригодности, лишиться ребенка. И губы Хильды дрогнули в неловкой, запрещенной протоколом улыбке.

Девушка — почти девчонка — не ответила даже на этот стыдливый, робкий знак человеческого радушия. Ее сын, мальчик десяти недель от роду, находился в детском доме под защитой закона, и местные власти просили продлить срок его пребывания там, пока дело не будет готово к слушанию.

Выслушав доклад, мисс Беллинг повернулась к полковнику, потом к соседке и прошептала:

— Продлеваем еще на четыре недели, что тут думать?

И так как Хильда не ответила, она повторила:

— Продлеваем, да?

Неожиданно для себя мисс Пэлфри выпалила:

— Я думаю, это следует обсудить.

Не выказав ни тени досады, мисс Беллинг сообщила суду о том, что члены магистрата удаляются на краткое совещание. Присутствующие удивленно встали с мест, зашаркав ногами, и троица вышла из зала. Миссис Пэлфри нечего было сказать, по крайней мере ничего такого, что изменило бы ситуацию. Бесплодный порыв сострадания и бессильного гнева! Ребенок нуждается в защите. Машина правосудия — величественная, благонамеренная и порочная — неумолимо покатится дальше, невзирая на слабые протесты никчемной домохозяйки, ну а если все-таки остановится, вполне возможно, малыш опять пострадает, а то и погибнет. Коллеги по магистрату отнеслись к Хильде с пониманием: ведь раньше она не доставляла хлопот. В полутемном, тесном кабинете полковник авиации Картер попытался изложить то, о чем и так было известно:

— Мы всего лишь продлеваем срок на двадцать восемь дней. Местные власти еще не готовы принять окончательное решение, а пока ребенка следует оградить от любой опасности. За это время суд определит его дальнейшую судьбу.

— Но ведь сына забрали у матери шесть недель назад! И теперь еще четыре. А что, если его совсем не вернут?

— Решать суду, — проговорила мисс Беллинг с неожиданной теплотой в голосе. — Возвращать ребенка домой слишком рискованно. Вы слышали заключение врача. Круглые ожоги на внутренней стороне бедра, похожие на сигаретные ожоги, заживший перелом бедра, синяки на ягодицах не могли появиться сами собой.

— Соцработница сказала, что муж оставил семью. Если все случившееся — его вина, малыш будет в полной безопасности.

— Только ли его? Мы не знаем. Наше дело — не искать виновных, а печься о благополучии ребенка.

— Да ведь она потеряет его! Малышу только десять недель, из них целых шесть он провел без матери. Между прочим, кто защищает ее права?

— Вот это и беспокоит меня в подобных делах, — признала мисс Беллинг. — Ребенку адвокат положен, родителям — нет. Однако и это не наша забота. Ничего не попишешь. Единственное, что мы можем сделать, — это решить, продлевать ли срок нахождения малыша под опекой государства. В действительности у нас нет выбора. Нельзя запретить отцу вернуться домой, когда он пожелает. Вдруг девушка даже хочет этого? Если она и не обижала сына, то оказалась не в силах защитить.

Миссис Пэлфри склонила голову и прошептала:

— Забрать бы ее с ребеночком к себе домой!

Женщине представилась чистая опустевшая комната Филиппы. Приемная дочь отказалась жить в этих стенах, а вот юная мама обрела бы здесь покой и счастье. Колыбель можно поставить у южного окна, где больше солнышка. Девчушку не мешало бы подкормить. Как это, наверное, приятно: готовить для того, кто на самом деле голоден… Тут до ее ушей донеслись слова мисс Беллинг:

— Постарайтесь вспомнить, чему вас учили во время подготовки. Государство само позаботится о малыше. Здесь не благотворительная организация, а суд. Нам полагается действовать рассудительно, в рамках закона и правил.

Облеченная властью троица занимала свои места, и мисс Беллинг в двух словах огласила ожидаемое всеми решение. Хильда уже не смотрела в глаза несчастной девушке. Лишь смутно отметила про себя, как, прижимая к себе нелепую безразмерную сумку, обреченно поднялась тощая фигурка и как потом она быстро исчезла.

Остаток дня миссис Пэлфри изо всех сил пыталась внимательно выслушивать каждое дело. Перед ней тянулась печальная процессия неудачников, преступников, лишенцев. Женщина вчитывалась в страницы, полные нищеты, безысходности, отчаяния, — и чувствовала, как растет и давит на плечи бремя ее собственного бессилия, собственной ненужности. Потом, когда заседание окончилось и Хильда в одиночку вышла из здания суда на солнце, ее охватило желание проведать Филиппу. Приемную мать потянуло поговорить с ней, убедиться, всели в порядке… Пустые, несбыточные грезы. Девушка ясно дала понять, что хочет хотя и временного, но полного разрыва. С другой стороны, когда еще Хильда окажется так близко к Дэлани-стрит? Почему бы просто не взглянуть на дом, где они живут?

И женщина тронулась, потупив, как обычно, глаза, избегая наступать на узкие трещинки между камнями мостовой. Даже малым детям известно: от этого все невезение… Кстати, время выбрано самое неподходящее. Они ведь наверняка работают. А значит, скоро вернутся. Хоть бы не столкнуться с ними на улице. Филиппа примет мать за какую-то шпионку. Она так настаивала на уединении. Велела не заходить, не говорить никому, где поселится. Девушка и адрес-то свой дала неохотно, только ради писем, которые могут ей прийти. Ну и просто на случай непредвиденных обстоятельств. Каких, интересно? Насколько плох должен быть Морис, чтобы получить право на разговор с дочерью? Ибо проблемы Хильды вряд ли кого-то всерьез обеспокоят… «Господи, — взмолилась женщина, — не дай им увидеть меня, пожалуйста». Всю свою жизнь она забрасывала небеса отчаянными, неразумными петициями: «Прошу Тебя, Боже, пусть крем-брюле получится вкусным», «Пожалуйста, помоги мне понять Филиппу», «Пожалуйста, Господь, не дай мне покраснеть на этом заседании», «Умоляю, пусть Морис опять меня полюбит». Крем-брюле неизменно выходило на славу, хотя, конечно, с этим она и сама бы как-нибудь справилась. Что же касается наивных и глупых просьб о любви, то они оставались без ответа. Миссис Пэлфри не удивлялась. После свадьбы она перестала ходить в церковь, доказав тем самым, кого боится больше: Мориса или же Бога. С какой стати Бог станет ее слушать?

Хильда продолжала брести, не замечая молчаливого провожатого, который тенью следовал за ней подругой стороне тротуара, пусть на почтительном расстоянии, зато копируя каждый шаг, торопясь пересечь дорогу на тот же сигнал светофора.

18

Наконец-то нашлись!.. Внешне спокойный и невозмутимый, Норман стоял посреди улицы, кротко моргая за толстыми стеклами очков. На самом деле его подмывало воздеть руки, вопя от восторга. Забытый мальчишка, проводивший воскресенья в брайтонской методистской церкви, мечтал преклонить колена прямо на жестких камнях мостовой. Все-таки он был прав: парочка никуда не делась из Лондона. Вот их жилье, рукой подать, квартира над лавкой зеленщика, дом номер двенадцать.