Невинная кровь

— Знаешь, она прирезала маму в двенадцать лет.

— Ты хочешь сказать, убила?

— Ага, типа того. За это ее спихнули в приют. Но девчонка ничего, пока не сцепится со своим хахалем.

— Хочешь сказать, она и его зарежет? Товарка разразилась хохотом:

— Да не, затрахает! Жуткая она, подруга, клянусь, чем хочешь, просто кошмар!

Механически принимая тарелку за тарелкой из рук Ширл, девушка задумалась о своем отце. Подвернись ему тогда такая вот Дебби, а не Джули Скейс, — и папа остался бы жив. Ни изнасилования, ни убийства, ни удочерения. Единственное, над чем ему пришлось бы ломать голову: как отвязаться от маленькой прилипалы, чтобы не возвращалась? Хотя десять шиллингов и пакет со сладостями наверняка уладили бы дело. Но Мартину не повезло. Ему повстречалась Джули Скейс — невинная, глупая и оттого опасная.

Судомойки поглядывали на Мэри Дактон с настороженным почтением: то ли уважали возраст, а то ли чуяли скрытую под маской хладнокровия силу. В отличие от Филиппы мать ничуть не пугалась при виде бессмысленных вспышек насилия. Однажды, когда бледная Дебби, отмыв разделочный нож, внезапно приставила острие к горлу Марлен, Мэри урезонила бунтарку, даже не повысив голоса. Сказала только: «Дай его сюда», и все закончилось.

Любопытство товарок не знало границ. Как-то вечером, когда мать ушла обслуживать столики, Марлен вдруг выдала:

— Она у тебя из психушки? Ну, то есть в больнице для помешанных лежала?

— Лежала, да. А почему ты спрашиваешь?

— Заметно просто. У меня тетка была такая же. По глазам видать, понимаешь? А как она сейчас, нормально?

— Да все в порядке. Доктора велели беречься сильных нагрузок. Вот почему мы здесь. Не очень престижная работа, зато по дороге домой ее нетрудно выбросить из головы.

Напарница промолчала. У каждой из них была своя отговорка, свое оправдание, как можно докатиться до подобной жизни. Черная Ширл, громыхавшая в другом углу посудой, с подозрением проговорила:

— Чего-то больно заумно ты говоришь…

— Это не моя вина. В детстве — после смерти отца, конечно, — меня воспитывал дядя. Он и тетка достали своей учебой, пришлось убежать из дома. А еще дядя рвался со мной переспать.

— А-а, — протянула Марлен. — Мой такой же был. Ну а чего? Делов-то. Мужик он был — ого-го. Как сейчас помню, возил меня по субботам в Уэст-Энд.

— Так ты ходила в школу для крутых? — вставила Черная Ширл.

— Оттуда я тоже сбежала, — пожала плечами Филиппа.

— А теперь где живете? С матерью-то?

— Угол снимаем. Но это ненадолго. Скоро мой парень купит квартиру.

— Как его зовут, парня-то?

— Эрнест. Эрнест Хемингуэй.

Марлен презрительно фыркнула.

— Вот уж не стала бы с таким гулять. У меня дедуля — Эрнест.

— Ну и как он? — полюбопытствовала Черная Ширл.

— Да так… Дома ему не сидится. Все бы стрелять, охотиться. И еще быков любит. Зануда страшный.

Филиппе нравилось плести разные небылицы, тем более что слушательницы простодушно глотали наживку. Либо их ничто уже не могло удивить, либо не волновала правда. Если твою собственную жизнь украшает одна только ложь, почему бы не смотреть сквозь пальцы, когда привирают остальные? Нужно быть отчаянным скупердяем, чтобы отказать ближнему в этой скромной радости.

Судомоек, да и Сида тоже, беспокоило другое: с какой стати новенькие потребовали отметок в карточках государственного страхования, когда могли бы получать пособие по безработице, как прочие? Старомодный жест заставил всех почуять смутную угрозу. Филиппа сочла необходимым объясниться:

— За мной следят, из-за условного срока. В полиции уже знают, что я сюда устроилась. Их не проведешь.

Товарки сочувственно покачали головами, однако неразумная покорность властям принизила новенькую в их глазах. С такой наивностью далеко не уедешь. Девушка часто усмехалась, припоминая полушутливое утверждение Габриеля, будто бы слабаки, больные и невежды всегда норовят поживиться за счет здоровых, сильных и умных. В «Камбале» тому нашлось бы предостаточно живописных примеров. Однако, согнувшись в три погибели над раковиной, чувствуя, как ноет спина и пена шип-лет распаренную кожу, Филиппа прикидывала, что мир Габриеля и ему подобных легко перенесет «грабеж» со стороны таких, как Дебби, Марлен и Черная Ширл.

Перед ее мысленным взором постоянно всплывали две яркие, противоположные друг другу картинки. Вот Габриель солнечным летним утром в субботу легко выпрыгивает из салона своей «лагонды» и взбегает по ступеням шестьдесят восьмого дома, небрежно набросив кашемировый свитер на плечи; а вот Черная Ширл, кряхтя, скидывает на пол неподъемный тюк со стиркой для пятерых детей, который после работы повезет в коляске в прачечную самообслуживания. Должно быть, память Мориса хранила немало подобных противоречивых изображений: они-то и превратили его в социалиста, каковым он оставался по сей день, невзирая на знание о том, что его убеждения попросту перемешали «лагонду» в руки такого же собственника, да и нет на свете такой экономической системы, которая одарила бы Черную Ширл шикарным автомобилем, а Габриеля — стиркой и пятерыми детьми.

Однажды, шагая поздно ночью к остановке автобуса, Мэри сказала дочери:

— А тебе не кажется, что мы их используем?

— Как это? Учитывая, что мы с тобой работаем в два раза старательнее всех, логично было бы утверждать обратное.

— Да, но мы притворяемся подругами, делаем вид, будто и сами такие же, а по дороге домой высмеиваем их, обсуждаем, как занятные образцы человеческой породы.

— Они и есть занятные образцы. Среди «белых воротничков» таких экземпляров уже и не встретишь. И потом, до наших личных бесед никому нет дела.

— Им — конечно, а как насчет нас? — Мать помолчала, потом негромко спросила: — Собираешься написать о них?

— Еще не думала. Вообще-то я здесь не за этим. Наверное, помещу их в мысленный архив: когда-нибудь пригодятся.

Девушка почти слышала следующий вопрос: «А меня ты занесешь туда же?» Однако Мэри Дактон не промолвила ни слова, и некоторое время они шагали в тишине.

В автобусе мать произнесла:

— Как по-твоему, сколько еще мы продержимся в этой забегаловке?

— Покаты не устанешь от рыбы с картошкой. Знаешь, иногда мне приходит на ум поискать работу судомойки в «Л'Экю де Франс».

— А ты привыкла там питаться?

— Только по праздникам. Еще в «Мон плезир» и «Веселом гусаре». Любимые места Мориса. А вот «Берторелли» мы и вовсе рестораном не считали. У него мне тоже нравилось.

Интересно, подумалось Филиппе, Морис по-прежнему там обедает? И спрашивает ли Берторелли о ней в том, ином, мире?

Женщина опасливо проговорила:

— Пожалуй, можно поработать еще недельку-другую. Если ты не очень устала и не скучаешь. Лично я не против рыбы. Даже наоборот.

— Какое там скучаю! И вообще, уйдем, когда пожелаем. Печати все на месте, в случае чего Сид и рекомендации напишет, если как следует поднажать. Заметила, как он не любит выдавать чеки? Две трети оборота — наличные, в обход налогов. Шепнем на ухо два словечка — и он еще за год вперед приплатит.

— Не думаю, что это будет красиво. Все-таки мы от Сида плохого не видели.