Невиновных нет

– То, что ты настырный, знаю давно. Но тут ей Богу зря будешь терять время. Пусть эта шпана стреляет друг друга. Туда им и дорога. Что ты хочешь тут выловить для нас?

– Просто любопытно. Донимает, - слукавил Зуйков, вставая...

Он шел по коридору к себе, что-то вспомнив, улыбнулся. С человеком, чей кабинет сейчас покинул, Зуйков был знаком лет двадцать, и не просто знаком, даже гулял у него на свадьбе, всегда были на "ты", но один из них, поднявшись на пару ступеней повыше, легко сохранил это "ты", другой же вынужденно поменял на "вы", как бы дистанцируясь и давая этим понять, что никогда не воспользуется их прежними отношениями и доверительностью. Сперва генерала это покоробило, хотел было попенять Зуйкову, но воздержался; могло показаться фальшивым. Вскоре оба привыкли, не придав этому особого значения, поскольку их расположение друг к другу, как профессионалов и просто людей, сохранилось, даже укрепилось со временем...

Зуйков не все сказал генералу, умолчал не из какого-то тайного расчета, а как бы воздержался от непроверенного лишнего... Года четыре назад затеял Зуйков ремонт квартиры, понадобился плиточник облицевать туалет и ванную. Ему порекомендовали хорошего мастера - не волынщик, аванс вперед не требует, а, главное, непьющий. Зуйкову дали его телефон, фамилию, имя и отчество: Оленич Захар Егорович. Созвонился, договорились на субботу. Пришел. Осмотрел ванную, туалет, распаковал три коробки с плиткой, отобрал несколько штук, стал прикладывать, примерять одну к другой торцами, покачал головой:

– Хреновая плитка, подгонять, шкурить придется. Чья?

– Болгарская.

– Оно и видно.

– Возьметесь?
– спросил Зуйков.

– Чего уж...

Договорились о цене, сроках. Зуйков под конец возьми и спроси:

– Захар Егорович, я знавал одного Оленича, Игнатия Егоровича. Уж не родственник ли ваш?

– Братан родной, - чуть нахмурившись, ответил плиточник.
– Старший.

– Как он? Где?
– осторожно спросил Зуйков.

– В больнице.

– В тюремной?

– В нормальной.

– Вот как... Что же с ним?

– Почки... Знали его по старой его жизни?

– Знал. Давно он на воле?

– Уж два года.

– Совсем.

– Вроде совсем. Завязал. Даже женился.

– Как же удалось?
– удивился Зуйков. Он знал, что Игнат Оленич был знаменитым "вором в законе", коронованным в свое время на "сходняке" единогласно, поскольку подходил по всем параметрам: не имел ни прописки, ни семьи, не служил в армии, никогда не работал, на воле жил скромнее монаха, никогда не брал в руки оружия, не признавал насилия. Он был многолетним собирателем и безупречным хранителем "общаков", которые выделялись только на то, чтобы "греть" зоны, платить адвокатам, продажным ментам, поддерживать тех, кто выходил на волю, отбыв срок и их родных, когда они вновь уходили в зону. Знал Зуйков, что завязавший "вор в законе" - уже не жилец, такое "сходняк" не прощает.

– Как же ему все-таки удалось завязать?
– еще раз спросил Зуйков. Это же у них запрещено, смертью карают.

– Через четыре месяца, как "завязал" письмо ему прислали, по-ихнему "маляву", велели приехать на "сходняк" в Киев. Не поехать было нельзя убьют. А поехать - тоже безнадега, не простят. Ну, попрощался он со всеми нами, с батей, со мной, с сестрой, и отбыл. А через неделю вернулся. Живой, слава Богу. Только и сказал: "Отпустили. Баста". И больше про это разговоров не допускал...

Придя с работы, Зуйков полистал телефонный справочник, заведенный для адресов и телефонов различных мастерских, знакомых слесарей, электриков, ближайших магазинов бытовой химии, нашел домашний телефон плиточника Захара Оленича. Позвонил. Ответил детский голос. Зуйков попросил Захара Егоровича, девочка крикнула:

– Папа, тебя!

– Слушаю, - взял трубку Захар Оленич.

– Здравствуйте, Захар Егорович. Это Зуйков, если помните.

– Помню.

– Как дела у брата?

– В больнице он.

– Опять?

– Да. Обследуется, что-то вторая почка забарахлила.

– Я бы хотел с ним повидаться. Возможно это?
– спросил Зуйков.

– Передам ему, как увижу. Телефона у него нет, а живет в Тропарево. В воскресенье буду у него в больнице.

– Хорошо. Я дам вам свой домашний и рабочий телефоны...

Старший Оленич позвонил через три недели:

– Мне бы Антона Трофимовича, - сказал тихим голосом.

– Я слушаю, - ответил Зуйков.

– Это Игнат Оленич. Вы просили, чтоб объявился.

– Просил, Игнатий Егорович, спасибо, что отозвались.

– Что это, Антон Трофимович, на "вы" меня величать стали?

– Сподручней так, - засмеялся Зуйков.
– Звоните-то откуда?

– Из автомата в больнице.

– А в больницу с чего залегли?

– Позапрошлый год почку вырезали. А теперича вторая забарахлила. Рак. В онкологии лежу. Так что ежели чего от меня надо, приезжайте, поторопитесь.

– Надо, Игнатий Егорович. Посоветоваться хочу. В какой больнице-то?

Оленич назвал...

Купив килограмм хороших яблок и коробку конфет, Зуйков поехал к Оленичу. Поднявшись на нужный этаж, нашел палату и попросил медсестру вызвать Оленича. Тот вышел в коричневом застиранном байковом халате, в шлепанцах на босу ногу. Встреть его нынешнего где-нибудь на улице, Зуйков не узнал бы, во-первых, не виделись много лет, во-вторых, уж очень изменился Оленич - из крепкого жилистого мужика, почти всю жизнь проведшего в тюрьмах и зонах, превратился в сухонького, тщедушного, сутулого старика с запавшими щеками странного сероватого цвета, отбивавшего желтизной. "Сколько же ему?
– прикидывал Зуйков.
– Наверное, годов пятьдесят семь-шестьдесят".

– Что, уполовинился Игнат?
– спросил Оленич, все поняв по глазам Зуйкова.
– А вы ничего, в порядке. Присядем?

Они сели в залоснившиеся кресла, стоявшие в небольшом холле.

– Вы-то как, Антон Трофимович? Все воюете? Трудно нынче?

– Трудно, - кивнул Зуйков.
– Что врачи-то говорят?

– А ничего. Обследуют.

– Как "завязать" удалось?
– спросил Зуйков.

– Отпустили умирать на воле.

– Умирать не спешите, туда еще никто не опоздал.

– И то верно.

Зуйков понимал, что даже уйдя из воровского мира, информацию оттуда Оленич иногда получал, где-то хоть и случайно с кем-нибудь из прежних дружков, а встречался, иначе не бывает.

– Значит трудно нынче?
– опять спросил Оленич.
– Вы ведь из другой парафии, мы-то вам зачем?

– Иной замес пошел, Игнатий Егорович, хоть "выпечка" из него не по нашему вкусу. Но что поделать, кривись, не кривись, а жевать и глотать служба обязывает.

– И в чем же ваша нынешняя забота?
– спросил Оленич.
– Я ведь и вашим помощником никогда не был, и "уголовке" в былые времена не угождал.