Невольница: его добыча

— Манора, что ты здесь делаешь?

Она замялась и опустила голову еще ниже:

— Гуляю, господин управляющий. С Аузой.

— Твой визг слышен на весь сад.

Она покачала головой и подняла наивные глаза:

— Не я начала, господин Ларисс. Эта женщина сказала, что отберет у меня моего господина. Как такое стерпеть, господин Ларисс?

Я видела, что полукровка едва сдерживает улыбку. Конечно, он никогда не поверит в эту дичь.

— Манора, красавица моя, все будет так, как я тебе обещал. Немедленно иди к себе. Попроси сладостей с кухни. Если еще раз услышу, что ты повышаешь голос — будешь наказана.

Верийка вновь поклонилась и ушла, гордо выпятив подбородок и виляя задом.

Ларисс опустился рядом, и я почувствовала, будто влипаю в клейкие тенета.

— Она глупа. Красива, да, но безмерно глупа. В отличие от тебя.

Я стиснула зубы и, не стесняясь, отвернулась — я уже знала эти «душеспасительные» разговоры:

— Не старайтесь, господин управляющий. Ваши речи о счастье ума и покорности не слишком действуют на меня. Я терплю — чего вам еще нужно?

— Ты упряма, Эмма. Но даже упрямство может рано или поздно надоесть самому упрямцу. Потому что теряет всякий смысл.

Я усмехнулась:

— С ней, с Манорой, вы тоже вели подобные разговоры?

Он отмахнулся:

— Что ты, прелесть моя! Она хороша лишь в постели и совсем бесполезна для чего-то иного.

— Значит ли это, что вы считаете меня не бесполезной для чего-то иного?

Он елозил взглядом по лицу, будто оставляя на нем липкий след. Хотелось умыться.

— Возможно.

— Она сказала, что ваш брат уезжает на Барамут и берет ее с собой. Это правда?

— Правда.

— Когда?

— Уже завтра.

Я с огромным облегчением вздохнула и закрыла глаза.

— Всего на неделю, прелесть моя.

Я вздрогнула:

— Как на неделю?

— Барамут — система Кантул. Всего один гиперпрыжок и лишь день в пути.

Я поникла и обхватила себя руками — я надеялась, что его не будет несколько месяцев. Слова этой глупой верийки вселили надежду.

Ларисс легко провел пальцами по моей щеке, вызывая дрожь затаенного страха, будто хвостом поющей кобры. Ядовитым хвостом. Одно неловкое движение — и все.

— Покорись. Прими свою судьбу. И будешь смотреть на вещи совсем по-другому. Что казалось горем, станет радостью. Посмотри на Манору — она боготворит своего хозяина.

— Но, вы же сами сказали, что она глупа, господин управляющий. Стоит ли мне равняться на нее?

— Решай сама, но сегодня он потребовал тебя.

32

Ненавижу дворцовые приемы. Необходимость являться вместе с Виреей делала их мерзкими вдвойне. Ее несносный отец, неизменно терся возле Императора, но по обыкновению выискивал нас водянистыми серыми глазами. Будто все время хотел убедиться, что я не сбежал от его обожаемой дочери. Что ж, пусть осмелится делать это сегодня — на церемонии представления шестого законного сына командора Бракса двору. Если хватит совести. Ни словом, ни жестом я не дал Вирее понять, что произошедшее на вчерашнем Совете меня волновало. Вел себя так, будто не произошло ровным счетом ничего, и испытывал смутное удовлетворение, видя, как она пытается считывать на моем лице мельчайшие знаки недовольства. Хоть и сама делала вид, что ни к чему не причастна даже мыслью.

По настоянию принца Пирама мы прибыли раньше назначенного — он хотел говорить о чем-то важном. Я догадывался о чем — наверняка знает о вчерашнем и извелся от любопытства. Я с облегчением оставил жену, надеясь сегодня больше не приближаться к ней. Формально раскланялся у подножия титанической парадной лестницы в восемьсот ступеней и свернул на садовую дорожку, ведущую в крыло принца Пирама. Теперь дышалось намного легче.

Мальчишка пристанет с вопросами.

Мальчишка… я улыбнулся сам себе — всего лишь на три года моложе меня. Привычка называть его мальчишкой передалась от самого Императора, который считал сына почти никчемным, и порой прилюдно позволял себе резкие выражения. Все же зря. Пирам не был похож на своего отца, что безмерно огорчало Фабия, но идиотом никогда не был. Он больше походил на родного дядю — Великого Сенатора Октуса. К счастью, не внешностью. Не стратег, но капризный интриган.

Он встретил меня хмурым выражением лица:

— Вот и ты, де Во.

Я склонился в поклоне — принц есть принц:

— Мое почтение, ваше высочество.

На этом формальности закончились. Пирам велел принести кофе и выпроводил рабов.

— Я уже наслышан.

Я устроился в кресле, достал сигарету. Кто бы сомневался. Ему, наверняка, известно каждое произнесенное слово, как и домыслы, которыми это слово обросло, пока достигло его ушей.

— В таком случае, мне нечего добавить.

Не хватало еще, чтобы мне пытался читать мораль Пирам.

— Не злись. Я на твоей стороне. И будь я Императором, этот глупый вопрос никто не посмел бы поднять.

— Но ты не Император.

Это вмиг решило бы все проблемы, и почтенные старцы засунули бы длинные языки в сморщенные зады. Никто не посмел бы открыть рот.

— Как знать, — Пирам покачал головой. — Отец, увы, не отличается здоровьем. Да и года… Не смотри на меня так. Это не измена — всего лишь здравый смысл. Это жизнь, Адриан, и мы оба знаем, что она не вечна. Но я звал тебя не за этим.

Я поджал губы и с интересом посмотрел на него. Что ему нужно? В покоях было темно. Тяжелые портьеры заслоняли почти все окно, оставляя скромную щель входящему свету. Я, наконец, закурил:

— Тогда зачем?

Он отхлебнул кофе и поставил чашку на стеклянный столик:

— Помнишь, я говорил тебе о том, что подозреваю раба?

Я кивнул. Действительно, было. Я тогда убедил принца набить компьютер фальшивками.

— Он сбежал. Судя по всему, сегодня ночью. Зарезаны двое караульных и рабыня моей жены. Вот их жалко. Пропали документы из моего кабинета, как ты и предполагал.

Я опустил сигарету:

— Что именно?

Пирам прикрыл зеленые, как у отца, глаза:

— Протоколы заседаний сената за восемь лет, координаты расположения имперских баз. И чертежи флагмана Великого Сенатора. — Он поправился: — не пропали — сделаны копии.

— Уже перекрыли порты? Прочесывают невольничьи кварталы?

Он покачал головой, вытянув губы:

— Ну, уж нет. Во-первых, ты представляешь, что будет, если это дойдет до отца? А до Сенатора? Он поднимет такой визг! А во-вторых, беглый может быть только в одном месте, и нам туда не попасть.

— В Котловане…

Котлован — сущая язва на теле Сердца Империи. Логово наемников, сопротивленцев, отбросов всех мастей, укутанное туманными парами. Но что бы мы делали без них! Никогда не слышал, чтобы они укрывали беглых рабов, но это не спонтанный жест. Простому рабу ни к чему протоколы сената. Если он, действительно, добрался до Котлована, то его оттуда не выцарапать, если только свои же не сдадут. Но сам факт, что рабу удалось сбежать — из ряда вон. Не помню, когда такое было в последний раз.