Невская битва

А можно ли свеев любить? Ведь все люди в отдале­нии братья? Задумался Пельгуся, но вскоре понял, что вопрос сей лежит далеко за его окоемом, не дотянуться до ответа, как до ушедшего на запад солнышка. Лю­бить их, может быть, и надо, а бить — придется!

Шла широким шагом луна по небу, быстро текла бо­драя ночь Пельгуси, медленно ползло его чтение по страницам книги. Хоть и светло от луны, а все же труд­нее, нежели днем, разбирать буквы. Полночь уже мино­вала, а читатель только до убиения Бориса добрался. И чем ближе подбиралось сие убийство, тем сильнее ко­лотилось чувствительное сердце православного ижор-ца. И страшно ему делалось так, будто не к сыну Влади­мира Красно Солнышко, а к нему самому подбирались подлые и бессердечные убийцы, посланные Святопол-ком Окаянным — Путына, Тальц, Еловичь и Ляшко. Хуже! — не к нему, а к его сыну Руухутто, сидящему на том дальнем холме. Ведь и он, Руухутто, и Борис в Кре­щении одним именем наречены — оба Романы!

«И яко услыша шопот злой окрест шатра и трепе­тен, быв и начал слезы испущати от очей своих…» Не выдержал Пельгусий, вскочил, стал зорко смотреть на тот холм, тщетно надеясь увидеть, как там его сын Ро­ман. Но ничего нельзя было увидеть.

Сел, стал дальше читать. Слезы потекли из глаз его, когда дошел до того места, как Борис умилился, осознав, что принимает смерть ради любви к брату, с которым не захотел воевать, а значит — ради любви к Христу Богу. «И без милости прободено бысть чест­ное и многомилостивое тело святаго и блаженнаго Христова страстотерпца Бориса». И как Борисов от­рок, угрин Георгий, не захотел покинуть господина своего, а упал на мертвое тело, и тоже пронзен был не­честивыми убийцами, раненый выскочил вон из шат­ра… Дальше Филипп не мог читать, слезы жалости за­стилали ему глаза, текли по щекам столь же обильно, как внизу под холмом река Нева несла полные воды свои. Он отложил книгу в сторону, стал смотреть на Реку, пытаясь унять слезы, и какой-то неясный свет расплывчато заиграл в очах у него, все еще полных влаги. Он торопливо потер глаза, посмотрел зорко на реку и увидел вдалеке одиноко плывущий корабль. Не шнеку и не великую ладью, а всего лишь неболь­шой насад. Кто бы это мог быть? — всполошился Пельгуй, внимательно разглядывая, кто там сидит на кораблике.

И почему Роман не пустил дымовую весть? Из-за того, что насад одинокий?..

А главное — свет. Какой-то странный, потусторон­ний свет исходил от плывущего по Неве кораблика. Непонятно было, откуда сей свет исходит — огни на борту насада не горели, а что-то все же светилось в нем самом… Или он сам весь светился едва заметным сия­нием?..

Пельгусий сорвался с места и стрелой полетел вниз с холма — туда, к берегу, поближе к реке. Бежал так быстро, что едва не сорвался с довольно крутого берега прямо в реку, замер над самой кучей и уже тут осто­рожно спустился к воде. Благо, тут стоял высокий, в половину человеческого роста, камень. За ним он и спрятался, чтобы плывущие в насаде не увидали его — так, на всякий случай, осторожность не поме­шает. Вдруг это какая-то неведомая подмога к свеям плывет от Невского озера.

А странный насад уже близок был. Высунувшись из-за камня, Филипп Пельгунен во все глаза смотрел на него, и в душе у него все горело и светилось — насад был призрачный, не настоящий, даже волна не шла от него по реке, хотя плыл он не по воздуху, а именно по воде, по всем законам ладейного плавания. Но сквозь него можно было различить противоположный берег! И свет… Свет точно исходил прямо от самого судна, от его парусов, а главное — от двух сидящих на носу ко­рабля витязей в нарядных княжеских одеждах. Видно было и гребцов, напрягающих весла, но, в отличие от двух витязей, гребцы были одеты ночным мраком.

И когда насад совсем приблизился, Пельгуй отчет­ливо услышал голоса светлых призраков. Один из них, обнимая другого за плечо, говорил по-русски:

— Встанем напротив устья Ижоры и там будем стоять. Так батюшка повелел.

— Я знаю, Глеб, — сказал другой. — Вон уже и шатьры вражий показались. Поможем сроднику на­шему одолеть блудницу римскую.

О чем они дальше говорили, Пельгусий не слышал — насад проплыл дальше, повернувшись к нему своею кор­мой. Не упуская его из виду, он поднялся вверх на при­брежную кручу и смотрел, как корабль-призрак дошел почти до самого устья Ижоры, как с него бросили якорь прямо напротив высокого шатра Биргера… И после это­го случилось то, что заставило ижорца так и сесть на землю с широко распахнутым ртом: все — и насад, и си­дящие на нем люди — медленно, но неумолимо растая­ло, растворилось, с противоположного берега пополз ту­ман и быстро накрыл собою то место, где на якоре оста­новилось и исчезло чудесное видение.

Он все сидел и смотрел, смотрел в надежде снова хоть ненадолго увидеть неземное свечение, но ничего больше не видел, и могучий, непреодолимый сон вдруг навалился на него, Пельгуй хотел встать и пой­ти на тот холм к сыну, спросить, видел ли что-нибудь сын Роман, но вместо этого он медленно повалился в траву и тотчас уснул.

Глава тринадцатая

ЧЕРНАЯ НОЧЬ

— Сегодня пятница и тринадцатое число. Сии дни всегда самые полезные для нас. Обычно они не так час­то совпадают — пятница и тринадцатое. Но этот год осо­бенный выпал. Мало того, что он високосный, в нем уже трижды на пятницу число тринадцать свалилось — зимой в январе праздновали, весной в апреле и вот теперь летом, в июле, сегодня праздновать будем, — гово­рил колдун Ягорма гонцам Биргера, готовя какое-то зе­лье, размешивая его в ковшах.

Они снова были у него в гостях, но если Янис и по­нимал что-то из того, что ему говорилось, то Магнус Эклунд и Пер-Юхан Турре сидели и тупо смотрели пе­ред собой, вообще ничего не соображая под воздейст­вием колдовского наговора. Вряд ли они даже помни­ли и то, как вновь очутились в черном пристанище.

Вчера их так хорошо потчевали в Новгороде, корми­ли досыта и поили допьяна, что и сегодня только во вто­рой половине дня собрались они в обратный путь на Не­ву, до того не хотелось покидать глупых русичей, кото­рые известны своим излишним усердием перед иноземцами. Вот дураки — к ним приехали с объявлени­ем войны, а они, как ни в чем не бывало, радушествуют.

Но сейчас Магнус и Пер-Юхан даже об исконной рус­ской глупости не могли поразмыслить, ибо вообще как бы отсутствовали в этом мире. Они глядели на колдуна, как грудные дети на огонь свечи, рты их расхлябились, языки высунулись, и с них капала слюна. Янис время от времени поглядывал на своих спутников, и ему было бы смешно, если бы не было страшно. Он, как и в прошлый раз, не вполне был уверен, что выберется из колдовско­го логова живым. Ведь когда покидали Новгород, он вдруг решил не заезжать к Ягорме, а прямиком ехать на Неву с докладом Биргеру. Однако, чем больше удаля­лись от Новгорода, тем меньше становилось в голове мыслей, навалилось некое отупение, и все трое не заме­тили, как оказались у знакомых ворот.

И вот теперь они сидели перед колдуном в его таин­ственном доме и внимали темным речам. Ягорма пока еще оставался в мужском обличий — высокий моло­жавый старик с длинными черными волосами, проби­тыми серебристо-синими седыми прядями, и Янису безумно хотелось проследить за его превращением сначала в такую же старуху, а потом — в молодую женщину.

— Знаешь ли ты, какой нынче год? — спросил Ягорма.

— Знаю, — медленно ответил Янис. — Шесть ты­сяч семьсот сорок восьмой от Сотворения мира.

— От Сотворения! — рассмеялся Ягорма. — Се по их летосчислению. Но по-нашему это совсем иной год. Шесть тысяч шестьсот шестьдесят шестой год Мастемы — великой крамолы, призванной восстановить в мире справедливость. И мы с тобой — одни из глав­ных воинов Мастемы. Нам выпала великая честь ис­требить лучшего из сынопокдонников, ибо он — солн­це в народе русском. И с того дня, как его сердце будет принесено в дар черному светоносцу, начнется сокру­шительное падение главной державы Распятого. Сего­дня я подарю тебе свое невесточье — вот этих двух сильных свеев. Их сила войдет в тебя, и в тебе станет

как бы три человека. У меня уже все готово. Пейте.

И как в прошлый раз, он принялся поить Магнуса и Пер-Юхана каким-то колдовским пивом. Те покорно выпили, но не повалились спать, как позавчера.

— Теперь смотри. — Ягорма взял острый нож и от­резал указательный палец на правой руке Магнуса Эклунда. Кровь брызнула, но Эклунд даже бровью не по­вел. Колдун бросил отрезанный палец в ковш, пред­назначенный для Яниса, отрубил указательный палец

десницы Пер-Юхана Турре и бросил его туда же. Турре тоже остался совершенно равнодушен к тому, что совершилось. Белая жидкость в ковше окрасилась кровью, стала розовой.