Невыносимая шестерка Тристы

Лив смотрит на меня, и я хочу придвинуться ближе, — заглянуть ей в глаза, — потому что мне нужна ее реакция.

— Мартелл не сможет это вынести, — рычу я низким голосом. — А я не остановлюсь, пока она не отступит.

Мне по силам разрушить чью угодно жизнь своим телефоном. Это будет весело. И легко.

— Не позорь нашу команду, — наконец говорю ей.

Меган вчера флиртовала. Ни за что на свете я не допущу подобное во второй раз.

Она выдерживает мой пристальный взгляд, а затем делает вдох, и на ее глупом гребаном лице снова отражается дурацкий восторг.

— Мне все равно не нравятся девушки, которые бегают за мной, — произносит Лив. — Я даю знать, когда хочу их.

По моей спине пробегают мурашки, и вместо ожидаемого гнева из-за ее дерзости я чувствую что-то другое.

Я даю знать, когда я хочу их. Как она дает знать? Что она делает?

Но она не объясняет, а просто поднимается со своего места.

— Прости, — Лив берет свою сумку и пытается уйти.

Но я топаю по подушке для коленопреклонения, хватаю ее за запястье и рывком ставлю на колени. Она втягивает воздух, когда садится на скамью, а я беру свой рюкзак и встаю.

— Посади свою задницу, — выдавливает она.

Я не остаюсь, чтобы посмотреть на ее реакцию. А разворачиваюсь, не обращая внимания на взгляды окружающих, и покидаю часовню как раз в тот момент, когда начинается месса.

Я даю знать…

Я медленно моргаю. Боже.

Четыре

Оливия

Посади свою задницу.

Я вздрагиваю и открываю глаза, когда тени от капель дождя танцуют на моем потолке.

Дерьмо. В поле зрения появляется моя спальня, все еще тусклая от безлунного неба, виднеющегося из окна, и быстрые вибрации моего телефона на прикроватной тумбочке, которые постоянно усиливаются.

Сделаешь кое-что для меня? Я будто слышу ее голос.

Зажмурившись, я переворачиваюсь на другой бок и зарываюсь лицом в подушку. Будь она проклята.

Ткань охлаждает мою разгоряченную кожу, когда капли пота скатываются по спине. Ее насмешливый голос — шепот у моей щеки — все еще звучит у меня в ушах.

Она не снилась мне. Боже, прошу, хоть бы она не снилась мне.

Но меня охватывает дрожь.

Я пытаюсь вспомнить что-нибудь до того, как проснулась, но все, что я чувствую, — это облако в моей голове. И напряжение в теле. Жар распространяется по животу, между бедер разливается тепло, я беспокойна и расслаблена одновременно. Это неприятно.

Опустив руку между ног, я прикасаюсь к себе через шорты и нижнее белье, мгновенно ощущая влагу.

Я отдергиваю руку и сажусь. Боже. Эта эгоцентричная мелкая сучка… Какого черта?

Нет. Совершенно нет.

Я покончила с этим. Покончила с этим несколько лет назад. Она натуралка. Я узнала это много лет назад, когда впервые встретила ее, влюбилась и не могла перестать думать о ней.

И она жестока. Теперь для меня это ясно как день. Я даже не могу поразмыслить о том, что, черт возьми, думает мое подсознание, но ненавидеть гребаную Клэй Коллинз еще менее весело, чем купаться в лаве.

Можно подумать, что, учитывая самоубийство, которое, вероятно, стало результатом издевательств, Клэй Коллинз отступит. Элли Карпентер мертва. Квир [11], которая насытилась этим по горло.

Именно этого хочет Клэй? Да что с ней не так?

Я беру телефон, проверяю свои социальные сети и вижу, что у меня появилось несколько новых подписчиков в «Твиттере».

Натыкаюсь на популярный твит преподобного Джона Дж. Уильямсона, осуждающий нового молодого сенатора, который оказался геем. Я качаю головой, успокоенная комментариями в ветке, осуждающими его. Этих мужчин всегда ловят в номерах мотеля с пятнадцатилетними мальчиками.

Придурок. Я решаю процитировать твит: «Надеюсь, твои дочери вырастут и у них появятся жены», — нажимаю «Ретвит» и после проверяю сообщения.

Одно от Бекс: Позвони мне.

Я не говорю по телефону. Я пишу сообщения.

Еще одно от Джонаси, бывшей Трейса, которая думает, что поддержание отношений с семьей вернет ее к нему в постель: В Маленькой Кубе открылся новый винтажный магазин. Пойдем со мной!

Неа. Когда у нее вообще сложилось впечатление, что мне нравится винтажная одежда? Может, мне и нравится носить старую байкерскую куртку Мэйкона с дырками на подкладке со времен, когда ему было пятнадцать, но я почти уверена, что «старый» не значит «старомодный».

Я бросаю телефон на кровать и вскакиваю, потягиваясь, а затем распускаю волосы и трясу головой.

— Нет! — Я слышу рев за моей дверью и поворачиваю голову на звук. — Отдай его, сейчас же!

Стон вырывается из моей груди, я закрываю глаза и откидываю голову назад. Трейс и Даллас. Двадцать и двадцать один год соответственно, они самые младшие мальчики в нашей семье, но все равно старше меня. Хотя на самом деле об этом сложно догадаться, если судить по их поведению.

— Еще чертовски рано! — кричит в ответ Даллас.

Затем слышатся скрип деревянного пола и тяжелые шаги, а после… глухой стук сотрясает дом, полки на моей стене дребезжат, и моя книга со всеми пьесами Генрика Ибсена падает на пол. Еще один глухой удар, а затем почти гром, который вибрирует у меня под ногами.

Боже. Мне нужно на воздух.

Распахнув дверь, я нахожу Далласа и Трейса, борющихся на полу в коридоре. Даллас насквозь мокрый и завернут в полотенце, которое еще немного и соскользнет с его тела, а Трейс, одетый только в джинсы, смеется до упаду, когда они в шутку дерутся.

— Хватит! — кричу я.

Ради всего святого. Стиснув зубы, проношусь мимо них и переступаю через их тела.

Но чьи-то руки хватают меня за ноги, и я едва успеваю вскрикнуть, прежде чем падаю навзничь в объятия брата.

— Трейс! — кричу я, даже не посмотрев, кто виноват. Даллас не из игривых, так что я знаю, что это не он.

Пальцы впиваются мне в живот, и я сдерживаю смех, дергаясь и извиваясь.

— Прекрати! — рычу я, пока братец щекочет меня. — Я не в настроении.

— Ты спала, — огрызается в ответ Трейс. — А я — нет.

Даллас отталкивает нас, поправляет полотенце и возвращается обратно в ванную, громко хлопнув дверью.

— Отстань, — прошу я, стараясь высвободиться из хватки Трейса, щетина на его щеке колет мне ухо. — Сначала кофе. Пожалуйста.

У него есть пунктик насчет капризных людей. Таких, как Мэйкон и Даллас. Таких, как я. Он нарочно толкает медведя и не знает, когда остановиться.

Мы деремся, и я бью ногой, ударяя вместо него стену, штукатурка трескается, а там, где ее уже давно нет, появляется красивая круглая вмятина.