Невыносимая шестерка Тристы

— Тебе нужно это, — парирует она.

Это? Борьба или?..

— Нет, не нужно.

— О, тебе нужно это, — шепчет Лив, но ее голос тверд. — Тебе так сильно это нужно, что ты сломалась, когда я ушла из школы, не так ли? Тебе больше не с кем развлечься, и именно поэтому я и ушла!

Я качаю головой.

— Нет, я…

— Я не позволила тебе выиграть, — объясняет она. — Я просто ушла от людей, которых ненавидела. Тех, что не заслуживают меня. Тех, что не принесли мне никакой пользы.

На мои глаза наворачиваются слезы, и я вижу, как дрожит ее подбородок.

— Мне поставили зачеты, — продолжает Лив, сдерживая слезы. — Я поступила в Дартмут, и мне больше не нужно разбираться со всем этим дерьмом. Ты не стоила борьбы. — Она хватает меня за воротник. — Ты ничего не стоила!

Я толкаю ее, но она не ослабляет хватку.

— Никто из нас ничего стоит, верно? Джэгер сама за себя, верно? Тогда проваливай. Свали отсюда! Уходи!

— И уйду! — кричит она. — Я ухожу, Клэй. И больше не вернусь!

Я делаю резких вдох, но у меня перехватывает дыхание, мои колени подкашиваются, и я соскальзываю по стене.

Она наклоняется ко мне.

— Я ухожу.

Нет. Слезы застревают у меня в горле.

— Покидаю это место, — говорит она.

Я качаю головой. Нет…

— И я никогда не вернусь!

Ее крик звенит у меня ушах, и через мгновение она встанет, выйдет за дверь и никогда не вернется, потому что Лив не лжет. Упрямая и сильная, она выживает при любых обстоятельствах и никогда не лжет.

Узлы скручиваются так сильно, что разрываются у меня в животе, тошнота поднимается к горлу, и я закрываю глаза, слезы текут по моему лицу. Я отталкиваю ее и бросаюсь в ванную, падаю на колени и наваливаюсь на унитаз. Я кашляю, отплевываюсь и задыхаюсь, чувствуя желчь во рту, но единственное, что происходит, — это крик, слишком мучительный, чтобы его услышать.

О, Боже.

Она не может уйти. Она не может. Я не могу…

Положив локти на сиденье унитаза, я обхватываю голову руками, когда что-то заполняет мое горло, а желудок дрожит.

А затем… Я чувствую, как что-то теплое накрывает мою спину, руки обхватывают мое тело, а пальцы приподнимают мой подбородок и убирают волосы с моего лица.

Я напрягаюсь, инстинкт подсказывает мне оттолкнуть ее, но все, чего я хочу, — это она. Я падаю в ее объятия и плачу.

— Ты не должна уходить, — бормочу я. — Ты не должна бросать меня.

— Ш-ш-ш… — Лив убирает мои волосы назад.

Я не открываю глаза, напряжение постепенно исчезает, голова кружится, когда тепло и нежность ее прикосновения убаюкивают меня.

— Ты не должна была уходить.

Все остальные сдались.

Она обнимает меня некоторое время, и я не знаю, она это или я, но мы прижимаемся друг к другу все крепче.

— Что ты делаешь? — шепчет она мне в ухо, и я чувствую слезы на ее щеках. — Что ты со мной делаешь, Клэй?

И я понимаю, что она не держит меня. Лив держится за меня, потому что не я одна так одинока.

— Что тебе нужно? — спрашивает она. — Скажи мне, что тебе нужно.

— Только это, — отвечаю я. — Просто не двигайся, Лив. Пожалуйста, не уходи.

Мои родители дают мне все, что бы я ни пожелала, потому что не хотят ссор. У мамы больше нет сил воспитывать меня, а отец считает, что лучше проводить время в другом месте. Лив была всем, что у меня осталось. Я старалась причинить ей боль, чтобы иметь значение.

Я жила ради нее, моего врага, которого никогда не хотела победить. Борьба, которую я не хотела заканчивать.

Но, Боже, ее руки. Ее прикосновения. Ее ровный голос.

Больше.

Открыв глаза, я смотрю на нее и вытираю слезы.

— Я передумала, — говорю ей, когда мы встречаемся взглядами. — Думаю, мне нужны углеводы.

Четырнадцать

Оливия

Я жую пиццу, поглядывая на Клэй. Она только что вышла из душа, одетая в шорты для сна с изображенными на них синими осьминогами и белую рубашку хенли [13], ее волосы все еще мокрые. Несмотря на то, что в комнате есть маленький круглый столик с двумя стульями, мы сидим на ковре, около окна гостиничного номера на шестом этаже, между нами лежит открытая коробка из-под пиццы.

Наши взгляды встречаются, но мы почти ничего не сказали с тех пор, как она сломалась в ванной час назад.

Сейчас мы наслаждаемся неловкой тишиной, но это не борьба, а что-то другое.

Может, это игра. Способ заманить меня, чтобы не потерять свою любимую игрушку для битья.

Но все-таки мне кажется, что произошедшее в ванной было настоящим. Просто сложно поверить во что-то искреннее от нее. Хотя мне так сильно этого хочется.

Но почему мне этого хочется?! Я пытаюсь найти в ней что-то хорошее. Зачем?

— Мне жаль твоего отца, — тихо произносит Клэй.

Оглядываясь, я вижу, как она берет кусочек пиццы и кладет его в рот.

Я пожимаю плечами:

— Это случилось восемь лет назад.

Я откусываю от своего кусочка. Она заказала пеперони. Мою любимую.

Она кивает:

— Я знаю. Он хотя бы ушел быстро.

В отличие от ее брата. Коллинзы могли позволить себе бороться с лейкемией, но это только продлевало его страдания. Хотя, думаю, они должны были попытаться.

— Сожалею о Генри. — Мой голос похож на скрежет, и я не понимаю почему. — Я иногда видела вас вместе. Ты была хорошей сестрой.

Мой отец умер задолго до того, как мы с Клэй познакомились, но Генри ушел всего несколько лет назад.

Она все еще не смотрит на меня, только кивает, и я вижу, как она сглатывает.

Клэй берет еще один кусочек пиццы. Что происходит у нее в голове?

— Тебе нравится? — спрашиваю я.

Она поднимает взгляд, ее глаза все еще красные от слез.

— Да, а что?

— Обычно ты выбираешь полный набор.

Оливки, перец, лук, колбаски… Она любит, когда начинки много. После стольких лет совместной игры в лакросс я в курсе, какую пиццу она заказывает.