Невыносимая шестерка Тристы

Я подсовываю руки под щеку, и она, не торопясь, делает то же самое.

— Миссис Гейтс нашла меня там на следующее утро, — я наблюдаю за ней. — Спящей у стены за его шкафчиком. Она пыталась отправить меня домой. Почти позвонила родителям, но я отказывалась уходить. Я хотела посмотреть. Узнать, что происходит, когда мы умираем. Куда отправился мой брат.

Держу пари, миссис Гейтс сопротивлялась. Никто не отказывает Клэй. Я почти улыбаюсь, представляя, какую истерику она, вероятно, закатила. Ей было всего четырнадцать.

— Она пришла в бешенство, — я слышу веселье в голосе Клэй. — Она не знала, что делать. Мои родители убили бы ее, если бы узнали, что она разрешила мне остаться и наблюдать, — она на мгновение замолкает, но затем продолжает. — В то утро привезли Джонни Цезаря. Ты помнишь его?

Местная рок-звезда, на семь или восемь лет старше нас. Он выпустил пару альбомов с небольшим лейблом, лишившим его прав и гонораров, но Джонни ушел от него. Заключил крупную сделку с другой компанией и уже был близок к тому, чтобы добиться успеха. Стать мировой суперзвездой.

— Она не хотела проблем, но мне нужно было узнать, и она это поняла, — говорит Клэй. — Я стояла в стороне и смотрела, как она бальзамирует его. Моет. Зашивает раны после автомобильной аварии. Избавляется от следов уколов на его руках и того, каким изможденным стало его лицо. Она подстригла ему волосы. Нанесла макияж. Одела его.

Я приходила на те похороны. Он был другом Арми.

— И Джонни снова выглядел живым, — продолжает она, молния освещает ее кожу. — Она собрала его, чтобы он запомнился таким, каким, я уверена, он хотел быть. Он снова выглядел на девятнадцать, будто вся его жизнь была впереди. До того, как она оборвалась.

Моя мама, наверное, тоже хотела бы, чтобы ее запомнили другой. Или лучше. Не уверена, было бы утешением увидеть ее в лучшем наряде на похоронах, даже если бы мы могли себе это позволить, но люди не заслуживают того, чтобы их помнили за то, как они умерли.

— Конечно, она не разрешила смотреть, как она готовит моего брата, но после похорон Генри я… — Клэй колеблется. — Я начала возвращаться. Я приходила снова и снова — помогала, училась — потому что ее телефон постоянно разрывается, она кому-то нужна. Кто-то ищет объяснение и утешение, а мне нужно напоминание, что жизнь коротка. Я не знаю, что происходит, когда мы умираем… — Ее дыхание становится неровным, и я приближаюсь. — Но я точно знаю, что жизнь слишком коротка. Нет никакого завтра. Это все, что есть.

— Это все, что есть, — повторяю я.

И я протягиваю руку и прикасаюсь к ее лицу. Клэй. Разглаживаю морщины беспокойства и гнева. Борьбы и боли. Я вытираю ее слезы большим пальцем, чувствуя теплую кожу и то, что она самое мягкое и нежное существо, к которому я когда-либо прикасалась.

— Ливви, — хнычет она, извиваясь рядом со мной.

— Клэй.

Она придвигается ближе и выдыхает, ее теплое дыхание опаляет мои губы, и она медленно обнимает меня за талию, притягивая к себе.

— Мне страшно, — бормочет она.

— Мне тоже.

Я все еще не доверяю ей, я знаю, что это ошибка.

Но черт, мне нужно хоть раз почувствовать ее. Всю ее. Хоть раз. Так что пошло оно все к черту.

Я хочу ощутить, как она кончает.

Она кусает мою нижнюю губу, и я задыхаюсь, чувствуя это всем телом, я проскальзываю рукой в ее шорты для сна и в трусики, дрожу, когда поглаживаю обнаженную кожу между ее ног.

Клэй втягивает воздух, едва касаясь меня губами, и я улыбаюсь, когда она извивается.

Это все, что есть. Это может быть оно.

— Я не создана для того, для чего, как нас учили, мы созданы, — шепчу я, нежно проводя пальцами по ее киске. — Я создана, чтобы чувствовать это.

Ее гладкая кожа подобна пиршеству, но все, о чем я могу думать, это как она будет ощущаться на моих губах. Она приостанавливает меня.

— Не снимай с меня одежду, ладно? — просит она. — Не хочу, чтобы они видели.

— Я сниму с тебя одежду.

И она стонет, словно в огне.

Но не сопротивляется.

— Я не остановлюсь даже из-за чертова торнадо, — добавляю я. Просунув руку между ней и кроватью, я крепко прижимаюсь к ней всем своим телом, лаская ее мягкую плоть.

Я целую ее, медленно и нежно, провожу языком по шее и трусь о ее кожу. Посасываю ее губу, возвращаясь за все большим и большим. Она на вкус как наркотик, и если я буду действовать слишком быстро, то сойду с ума и потеряю контроль. Мне нужно притормозить.

Поглаживая ее клитор, я чувствую, как он пульсирует, когда она начинает двигать бедрами, чтобы найти правильный ритм.

Клэй смотрит через мое плечо, тяжело дыша.

— Они увидят нас.

— Ты хочешь, чтобы я перестала?

Скажи мне прикоснуться к тебе. Скажи, что хочешь, чтобы я прикоснулась к тебе.

Она убирает руки, и меня пронзает вспышка боли, когда она отстраняется, пока… ее руки не опускаются между нами, и она расстегивает рубашку. Мои бедра согреваются, клитор пульсирует. На улице вспыхивает молния и освещает ее прекрасное тело, когда она расстегивает для меня свою рубашку.

Я опускаю руку, обхватываю грудь, и от ощущения ее твердого соска мою ладонь покалывает.

Она дрожит, цепляясь за меня, как будто умирает, и я перекатываюсь на нее сверху, мы обе мельком проверяем другую кровать. Крисджен находится ближе всех, свернувшись в позе эмбриона лицом к нам, а Эми лежит на животе, ее голова повернута к другой стене.

Я снова смотрю на Клэй, на ее мягкую, гладкую плоть, наполняющую мою руку, и опускаюсь, крепко целуя ее.

Она задирает мою майку, ее руки блуждают по моей спине, бедрам, она все еще слишком застенчива, чтобы сделать то, чего хочет. Я расстегиваю ее рубашку до конца, наслаждаясь обнаженной кожей, а затем сажусь и осторожно и тихо стягиваю майку через голову.

Откидываю ее и вижу, что Клэй наблюдает за мной. Знаю, что она видела меня обнаженной, так же как я видела ее, но в этот раз все по-другому. Это для нас.

Садясь, она обнимает меня за талию и смотрит мне в глаза, тепло ее дыхания согревает мою грудь.

— Мне все еще страшно, — шепчет она.

Я провожу рукой по ее волосам.

— Мне тоже.

Стягиваю с нее рубашку, и мы обе снова бросаем взгляд на Крисджен и Эми.

По-прежнему все спокойно.

Нам следует пойти в ванну. Мы должны просто подождать, пока она не окажется в моей комнате или я в ее, и тогда никакого риска не будет.