Нейтральной полосы нет

Никита вспомнил, Михаил Сергеевич недавно хвалился, что достал два томика писем Ван-Гога. Он вообще собирал мемуары и письма. Были у него и объемные тома «Литературного наследства». Корнеев считал, что в воспоминаниях и переписке людские характеры, судьбы, а с ними и время раскрываются достовернее, чем в художественной литературе.

Подумав о корнеевской библиотеке, Никита с обидой вспомнил цитату из воспоминаний Давыдова. Легкомысленно все же мыслил артист! Не соприкасался с блатным миром, среди чистых людей жил, а то бы не влетело ему в лоб сопоставлять святое дело творчества с воровской профессией.

Еще Никита подумал: вот удивится Михаил Сергеевич, когда в Москве Никита расскажет ему об этой цитате.

Да, наверное, только в Москве. А здесь разговор опять, как по морзянке, точки да тире, на ходу расшифровывай.

Корнеев сказал, надо в аэропорт съездить, но разговор вести так, чтоб никто не мог подслушать, интересующих вопросов не задавать. Что-нибудь пусть помешает. Вероятно, это — последняя поездка.

Никита рассказал, что Шитов и Волкова как-то жмутся к нему. Корнеев одобрил. Звонить Громову о результатах из аэропорта Никита будет не из автомата. Дал адрес.

Нельзя было встречу затягивать, тем более — задавать вопросы. Корнеев в этот раз выглядел внутренне более собранным и настороженным. Ну что ж, они с Вадимом по своему азимуту тоже, наверное, не шагом продвигаются, что-то и у них новое есть.

Так часто бывает. Стороннему человеку может показаться, что в первые часы, а то и дни расследования группа тянет время, мало видимого действия, медленно все идет.

Так кажется, что очень медленно стартует, отрывается от земли ракета. Даже боязно: уж оторвется ли, не сядет ли на свои дюзы?

А она оторвалась, и вот уже и след в небе растаял.

Михаил Сергеевич ушел первым. Никита потолкался еще по базару, прицениваясь к разному барахлу. Хотя Громов не уставал намекать на свои связи с полгородом, Никита не особо в них верил, однако считал нужным все же блюсти свой образ барахольщика. Никогда не следует пренебрегать возможностью даже мелкого случая. Купил платок ковбойский, завязать на рубашке, гаже не нашлось, явный нестандарт.

Настроение было почему-то смутное, хотя, судя по всему, Михаил Сергеевич остался доволен. Указания дал в развитие действий Никиты, а не вразрез.

Никита привык непременно докапываться до истока настроения, если оно было плохим. Выяснив причину, с ней легче справиться. Наверное, он просто устал от Громова, от пьяного Шитова, от этой истеричной Волковой. Позорно было бы сознаваться в усталости даже перед самыми близкими (перед ними особенно). Никита снова обратился мысленно к работе разведчиков. Как они выдерживают! Выдерживают годами… От самокритики и нескромных ассоциаций с глубокой разведкой Никиту оторвал знакомый голос. В задумчивости Никита забрел к торговцам фруктами. Окликал его дед. Перед дедом стояли корзины со сливами, товар выглядел даже привлекательней, чем у других, потому что сливы, видно, собирались в спешке, иные сорваны прямо с зелеными веточками, и свежие, не успевшие пожухнуть листья очень их красят. Тому живописцу впору изготовить натюрморт.

Никита вспомнил живописца потому, что у деда на рубашке был приколот бумажный квадратик с ценой — два рубля. На торговый-то простор вырвался, но с произношением дело было худо: челюсть, по-видимому, осталась у старухи, и даже имя Никиты в обрамлении страшного шипенья сейчас получалось у деда как бы с английским акцентом. Возможно, деда с плакатиком принимали за инвалида, сливы шли ходко.

Никита поддержал коммерцию, купил на рубль слив и зашагал с базара, невольно и полностью освободившись от неприятных мыслей.

В аэропорт, слава богу, ехать только послезавтра, кассирша, имя Лида, кличка «Жук», работает по нечетным.

Гастроли тоже, благодарение богам, отложены. Никита вдруг задержался перед тем, как кинуть в рот последнюю сливу. Ему только сейчас пришло в голову, что за оттяжку с гастролями, наверное, надо своих благодарить. Тут и незаинтересованность Громова определилась, и дорогие инструменты Шитова, спущенные за бесценок, не уйдут абы куда.

Зачем нужна Громову кассирша, гадать после полученного задания уже не приходится. Что и говорить, активен этот любитель мемуаров, без дела не сидит. Михаила Сергеевича интересуют его связи, поскольку Шитова, тем более Волкову, он, по всей видимости, использовать не собирается. Одного Никиты для дела ему явно недостаточно. Кто-то еще у него должен быть. Не всплывет ли Иван?

Покончив со сливами, Никита аккуратно свернул пакет с косточками и честно нес его до урны. Его позабавило, что случившийся неподалеку милиционер, проследив за этой акцией, оглядел Никиту одобрительно, но и с некоторым удивлением. Очевидно, не ожидал дисциплинки от джинсов со львом. Маленький прокол! Это следует учесть.

Сегодняшний вечер Никита решил частично использовать на Шитова, а потом все-таки сделать себе несколько выходных часов, отправиться к тетке Ирине.

Шитов и Волкова действительно тянулись к Никите. Так бывает, когда трое в комнате поссорились и тяготятся ссорой, атмосфера раздражения давит на всех троих. А входит четвертый. Все рады струе свежего воздуха, потому что он ни в чем не участвовал, ничего не знает, а сам по себе парень ничего.

Шитову, кроме того, льстило участие Никиты в его музыкальных поползновениях, а Волкова, наверное, сама того не понимая, была благодарна Барахольщику за то, что он ее не оскорблял. Она посмотрела на него однажды с удивлением, когда он машинально посторонился, пропуская ее в дверь.

А Никите иногда казалось, что эта молоденькая, но уже имеющая грязное прошлое женщина не безнадежна. И это понятно. Никиту воспитывали на отрицании самого понятия безнадежности. В лице Волковой, когда она в забывчивости задумывалась, несмотря на крашеные длинные волосы и чрезмерный грим, появлялось что-то, что делало ее на фотографии из Суздальской колонии похожей на печального мальчика. Такой показалась она Вадиму, когда он смотрел ее дело.

Если в колонии она сумела произвести на всех хорошее впечатление, нельзя же отнести это только за счет умелого притворства. Притворяться можно день, два, а потом это становится очень трудно. Никита по себе знает. Откуда взяться такой неизменяющей выдержке у девчонки? Скорей всего, она легко поддается влиянию среды. Как вокруг нее, так и она… Ну и, конечно, мужчины, и алкоголь. Сейчас с ней сделать ничего нельзя. Сейчас она раба Громова. Прикажет он — она убьет…

Памятуя указания и Михаила Сергеевича, и Громова, весьма удачно совпадавшие, Никита отправился к Шитову.

К его удивлению, Шитов был почти трезв. У него сидела Волкова, и беседа у них шла на большом накале. Оба срывались на крик, что производило бы впечатление странное, если б за стеной не стоял отчаянный грохот пирушки. Грохот, потому что под монотонный треск магнитофонной записи что есть силы подпрыгивало и отплясывало, как слышалось, множество пар.

— Здорово, друг! — приветствовал Шитов Никиту. — У хозяйкиной дочери рожденье. Я уж с полок хрусталь поснимал, ходуном все ходит. Скажут потом, я побил.